Влад Гагин — об изменившейся политической оптике эмигранта.
До того, как попасть в Армению, я почти ничего не знал о том, что здесь происходит. Нет, конечно, краем уха я слышал про революцию и про войну 2020 года. Конечно, знал я и про карабахский конфликт. Но самостоятельно разобраться в его истории никогда не хватало времени. Это вообще черта людей, живущих в империи — не видеть дальше собственного носа. Игорь Гулин в посте о российском вторжении в Украину отмечает парадокс: нас повергла в шок эта война, хотя то же самое происходило в Сирии. Та же российская авиация бомбила мирные города. Что уж говорить о более давних конфликтах с участием России.
При этом я всегда солидаризировался с мыслью философа Жиля Делеза, что быть левым — значит, видеть дальше. Дальше собственного подъезда, дома, района, дальше того, что творится в твоей стране. И здесь приходится признать оплошности имперской оптики: то, что происходило с людьми в Сирии, волновало меня меньше, чем происходящее с людьми в Украине. Потому что cирийцы, как ни крути, воспринимаются колониальным сознанием как «более другие».
До того, как попасть в Армению, я наслушался рассуждений о «пропутинской стране» и «придатке империи». Тем удивительнее было столкнуться со сложной реальностью. Первый же таксист, разговорившийся со мной у ереванского автовокзала, сказал, что он не понимает, что творит Путин. А человек в электричке, в которой на следующий день я ехал из Еревана в Гюмри, посочувствовал мне: «Войны развязывают правители, а страдают обычные люди». С этим эгалитарным тезисом я не мог не согласиться.
Конечно, бывало всякое. Но «пропутинскость» Армении чем дальше, тем больше представлялась вынужденной, а не желанной. Здесь впору еще раз отругать себя за близорукость — какая же страна по доброй воле пожелает быть частью «русского мира»?
Наблюдение за жизнью Армении, зажатой в своего рода ловушке между российским влиянием и угрозой со стороны Азербайджана, конвертирующего нефть в турецкие дроны, изменило мои представления о политике в целом. В России мне казалось, что слабые мы — некое призрачное гражданское общество — боремся против всесильного левиафана. Или, по крайней мере, стараемся как-то жить на его сгущающемся фоне — и это и есть политика. В таком восприятии очень много бессилия, сформированного жизнью при путинской диктатуре, но оно имеет право на существование. Вот только когда долго находишься в этом режиме, забываешь, что может быть по-другому.
Поначалу мне было странно разговаривать с молодыми армянами о политике — я чувствовал, что некоторые из них не отделяют свою судьбу от судьбы страны. Эта ответственность за происходящее казалась мне диковинной до тех пор, пока я не узнал, как много молодых ребят погибло во время войны двухлетней давности. А если вспомнить о плотности горизонтальных связей в Армении, о больших семьях и ответственности армян за судьбу даже дальних родственников, то становится понятно, что эхо войны затронуло практически каждого.
Мир в стране, не являющейся империей, хрупок. Всё может поменяться в любой момент, если акторы большой политики придумают что-нибудь новенькое. Поэтому локальные изменения в политическом ландшафте сильнее затрагивают обычных граждан — эти изменения связаны с тем, как действует правительство и как на эти действия реагируют союзники, а также мнимые союзники и враги. Дистанция между большой политикой и частной жизнью здесь существенно меньше, чем в России, где самой легитимной политической позицией до недавнего времени считалось «быть вне политики». Может быть, поэтому, спрашиваю я себя, революция в Армении и оказалась возможной?
Когда человек, родившийся в год расстрела Парламента, оказывается в стране с действующей демократией, он поначалу не понимает, что происходит, даже если много читал об устройстве демократических режимов в книжках. Даже если демократии в этой стране всё время что-то угрожает. Даже если непонятно, как отделаться от влияния авторитарного соседа.
Куда движется Армения — загадка, ответ на которую следует искать кому угодно, только не эмигранту. Мы путаемся в местных контекстах, ошалело хлопаем глазами, когда нам пытаются объяснить в подробностях, почему так сложно разрешить конфликт в Арцахе. Мы, дети империи, медленно учимся и туго соображаем. Но, кажется, урок заключается в том, чтобы перестать смотреть только на свое измученное отражение в зеркале. Мир большой, и в нем много людей, закованных в жестокие цепи большой политики, но тянущихся к свободе.