Корреспондент AliqMedia поговорил с антропологом, журналистом и автором телеграм-канала «степной новиоп» Тодаром Бактемиром о его переезде в Армению, критике эмигрантов и процессе возвращения стертых национальных идентичностей.
— Как ты оказался в Армении и связано ли это с твоей деятельностью?
— Это был день Независимости Украины в прошлом году, 24 августа. Я проснулся и начал писать пост в телеграм-канал про, собственно, независимость Украины. Это был трогательный пост про мой детский отдых в Крыму, чью принадлежность тогда еще никто не оспаривал, про моего дедушку, который родился в Запорожье, про свою идентичность. И когда я его дописывал, ко мне постучали в дверь…
В итоге пришлось поехать в Центр «Э» на профилактическую беседу. В одном и том же кабинете беседовал сначала с эшниками, потом с людьми из ФСБ. Было видно, что они довольно плотно проштудировали мою биографию. Заговорили про мою работу на Радио Свобода. Я там работаю в Поволжской региональной службе. В какой-то момент они стали склонять меня к сотрудничеству: предлагали предупреждать о том, что происходит на редакционных планерках, а также сливать контакты «опасных людей». Чтобы оттуда выйти, я подписал эту бумажку, потому что мне угрожали. Угрожали уголовкой за сепаратизм из-за моих постов, а также тем, что меня побьют нацики (а незадолго до этого мне действительно приходили анонимные угрозы в социальных сетях).
Дальше никаких проблем не было. Мне сказали ждать повестки по административному делу за работу без аккредитации на иностранное СМИ, и я поехал домой. А после суда я вдруг увидел, как в одном правом телеграм-канале появился пост про то, что вот, значит, этому Тодару дали административку, а надо бы уголовку, и сейчас мы вам расскажем почему. Там были мои старые посты с сайта Reddit, в которых обсуждался распад России. Я знал, что этот канал читают мои фсбшники, потому что мы его обсуждали как возможный источник угроз националистов. А учитывая, что они угрожали уголовкой за сепаратизм, я подумал, что этот пост для них — хороший повод. Так что в тот же вечер я купил билет в Армению.
— Знаю, что ты много помогал людям, когда хлынула волна массовой эмиграции из России. С другой стороны, ты написал статью с критикой эмигрировавших. Можешь рассказать, почему ты решил раскритиковать тех, кто уехал?
— Да, из-за этой статьи меня обвинили в мигрантофобии. В русофобии меня обвиняли много лет, это не новость, но вот о мигрантофобии раньше не говорили, поскольку в России у меня всегда было положительное отношение к миграции. Стоит сказать, что есть набор условий, который отличает эту миграцию от миграции в Россию.
Репортаж России 24 о «русофобском» флешмобе по возвращению стертых идентичностей
Начнем с классовых различий. Большинство иммигрантов едет в Россию в поисках временной неквалифицированной работы. Зачастую это небогатые люди из сельской местности без высшего образования, которые вынуждены мигрировать, чтобы прокормить свою семью. В Армению из России едет совсем другой набор людей — программисты с доходом выше среднего, столичная гуманитарная интеллигенция, люди творческих профессий. В общем, обеспеченный средний класс. Это имеет экономические последствия — например, резкий рост цен на аренду жилья.
Были ситуации, когда местные арендодатели выселяли армян и заселяли айтишников, которые готовы платить больше. Кроме того, в Армении большинство квартир сдается через сайты вроде List.am, а крупные айтишные компанию, релоцирующие сотрудников, хотят делать это через Booking.com или Airbnb, потому что им нужна транзакция по карте и отчетность. На этих сайтах цены, скорее, гостиничные, чем квартирные. В итоге цены искусственно завышаются по всему городу — арендодатели узнают, что так можно делать, и завышают цены.
Второе — социальная история. Колониальное, имперское отношение к постсоветским странам, которые не воспринимаются как полноценная заграница. Поэтому люди ожидают, что всё будет, как в России, и ругаются на то, что что-то отличается. Релоканты очень много писали о том, как здесь грязно, неустроенно, транспорт плохой, собаки и так далее. Наверное, это писали люди, которые просто не были в российской провинции. Я как астраханец, приехавший в Ереван, считаю, что это развитый и комфортный город для жизни.
Также было много неуважительного отношения к местным жителям. Сначала читал разные истории в интернете, но потом сам стал свидетелем одной из них. Я пошел в отделение своего банка, и там в очереди передо мной была россиянка, которая хотела получить карту. От нее требовали договор аренды, бумажку о трудоустройстве, у нее этого всего не было. Она с ними ругалась и говорила, что они неправы. В какой-то момент две сотрудницы банка стали между собой обсуждать на армянском, как ей помочь. Абсолютно мирно — я кое-что понимал, поскольку учу армянский. А женщина устроила скандал. Сказала: «Что вы на своем тут говорите? Я вообще-то армянским не владею, давайте-ка вы будете по-русски говорить».
Наконец, я вижу в релокантских чатах довольно много аполитичных людей, которые уехали из России только за бытовым комфортом — им важны прямые рейсы в Европу, иностранные торговые сети. При этом им абсолютно неинтересна война. Меня как человека, который был вынужден уехать из России, это немножко раздражает.
— Я знал о деколониальном контексте раньше, но когда приехал, тоже стал обнаруживать в себе имперские паттерны. Можно ли от них избавиться насовсем?
— Я думаю, что отказ от имперской оптики возможен. Мне кажется, что одна из проблем лежит в плоскости идентичности. За период войны я пришел к тому, что русская и даже российская идентичность не может быть отделена от шовинизма и империализма.
В этом смысле за последние месяцы я радикализировался: теперь я не считаю, что можно быть российским патриотом и не быть имперцем. Люди, которые говорят, что хотят, чтобы Россия была такой, какая она есть, только без Путина, но при этом всё еще включающая в себя Дагестан и Тыву, всё еще имеющая активную мягкую силу в Центральной Азии… В общем, меня стали раздражать разговоры о прекрасной России будущего, и я пришел к тому, что полный отказ от имперской парадигмы возможен только при отказе от «российства».
Необязательно выбрасывать паспорт и придумывать себе новую национальную идентичность, но нужно понять, что проблема не в Путине, а во всём обществе, в России как государстве и в русских как политической нации.
— Есть ощущение, что ты в Армении как рыба в воде. Были ли у тебя какие-либо сложности при эмиграции?
— Вообще я очень мобильный человек, привыкший к переездам. Мне привычно перемещаться, это не ощущалось стрессом. Для меня это был, скорее, интересный опыт, и в каком-то смысле я даже рад, что силовики подтолкнули меня к тому, чтобы попробовать пожить где-то еще.
Насчет интеграции в армянское общество. Я с самого начала стараюсь учить армянский, но я бы не сказал, что зашел очень далеко. Мне очень трудно спонтанно говорить на улице, и я этого практически не делаю, потому что здесь почти все говорят по-русски или по-английски, мало возможности практиковаться. Я уверен, что если бы я тот же год провел не здесь, а в стране, где массово не знают русского и английского, я бы уже говорил в три раза лучше. В этом смысле с интеграцией здесь есть проблема.
В остальном мне здесь очень комфортно, и Армения быстро стала для меня вторым домом. Моя жена — этническая армянка из диаспоры, то есть репатриантка, вернувшаяся на историческую родину. Наши местные друзья иногда забывают, что меня это не касается — я-то обычный иммигрант — и называют репатриантами нас обоих. Мне это очень льстит: вот настолько я, видимо, интегрировался в культурном смысле. Наверное, помогает и внешность — меня постоянно принимают за местного, обращаются в магазине по-армянски. Не уверен, что было бы так же легко, если бы я был азиатом или африканцем.
Но я бы сказал, что Армения, как ни парадоксально, — ужасно толерантная страна. Мне кажется, что армянское общество очень мирное. Возможно, это последствия войны, которая неоднократно затрагивала весь народ. И люди просто понимают, что такое насилие, и стараются его избежать.
Тут можно сделать ложный вывод, что в Армении очень современное и прогрессивное общество, хотя это не так. Мне кажется, это не про заимствование свежих западных трендов, а про какую-то внутреннею древнюю характеристику культуры. При этом в других аспектах Армения может быть очень патриархальной. Есть разные наборы требований по отношению к своим и к чужим. Эмигрант остается гостем, поэтому страдает от культурных норм гораздо меньше, чем армяне. И внутри семей это может быть очень страшно. На улице за розовые волосы и одежду, не соответствующую считываемому гендеру, тебя (в отличие от России) не побьют и не докопаются, но при этом родственники могут обойтись с тобой гораздо хуже.
— Я заметил, что у тебя довольно гибкое отношение к собственной национальной идентичности. Можешь подробнее рассказать об этом?
— Я думаю, что национальные идентичности можно выбирать. Есть масса людей из смешанных семей, у которых родители разных национальностей. Или те, кто родился в одной стране, а вырос в другой. Очень часто люди определяют себя по тому набору языков, религиозных предпочтений, культурных тропов, который их сформировал, и это вполне может не соответствовать национальности родителей, гражданству, внешности и так далее. На самом деле это не какое-то новое явление.
В моем случае это отчасти последствия профессиональной деформации. Я учился на антрополога. И даже до университета много лет интересовался вопросами этнографии, этничности и языков. Лет с девяти я зачитывался приключенческими книжками про Океанию, и для меня в них всегда были интереснее крупицы культуры коренных народов, чем подвиги европейских мореплавателей.
Так что много лет чтения литературы про миноритарные сообщества, про стирание идентичности, про колониализм повлияли на то, что я стал применять эту оптику и к себе. Наверное, в России я стал одним из зачинщиков тренда возврата стертых идентичностей.
Особенно ярко это проявилось осенью прошлого года — когда должна была быть последняя перепись населения. Была инициатива, которую продвигали многие региональные активисты: если у вас была бабушка, например, удмурткой, напишете это в переписном листе. Потому что это политический жест, который показывает, что Россия остается многонациональной и что эти народы должны иметь репрезентацию. И объективная польза тоже есть: если число людей, которые укажут удмуртский своим языком, будет выше, то и количество денег, выделяемых на учебники удмуртского, тоже возрастет.
Я там записался евреем, потому что я еврей по обоим родителям. Я очень много пишу о смешанных идентичностях, но не сказал бы, что сам обладаю каким-то удивительным миксом. С недавних пор я стал много изучать историю своей семьи. Я знал, что одна из моих бабушек наполовину немка, а недавно я выяснил, что ее предки-немцы были латышами и эстонцами, которые в какой-то момент приезжали из сел в Ригу или в Тарту и начинали говорить на немецком.
В целом процесс возврата стертых идентичностей подразумевает изучение культуры и языка. Например, ты узнаешь, что твоя бабушка была удмурткой. И начинаешь учить удмуртский по учебникам, начинаешь тусоваться с удмуртским землячеством своего региона или едешь в Ижевск. Узнаешь, может быть, какие-то вещи об удмуртской традиционной религии, участвуешь в ритуалах. Учишься готовить удмуртские блюда. Я знаю людей, которые проходят такой путь — и это как обращение в новое сообщество, некий переход. Это не про то, что я сегодня хочу себя называть так, а завтра так.
Влад Гагин