В эти дни я снова и снова возвращаюсь мыслями к окончившейся два года назад 44-дневной войне.
Именно во время этой войны за сводками, сообщавшими об уничтоженных танках и взятых деревнях, я стал видеть горе людей, потерявших родных, страдания семей, оставшихся без всего, что они создавали годами и десятилетиями.
Это тяжелые мысли. Но, видимо, я теперь до конца жизни буду каждую осень думать о потерях, вспоминать, как через день после окончания войны в Степанакерте не было птиц — они улетели из города, спасаясь от бомбежек. Горящие дома, сумасшедшие глаза мародеров и многочасовая пробка на грунтовой объездной дороге из Карабаха в Армению.
Те же чувства владеют мной, когда я читаю о войне в Украине. Боже мой, война русских против украинцев — что может быть абсурднее?
Но каждый раз, глядя на экран компьютера, я вижу не географические карты, где заштрихованы территории, взятые той или иной стороной, и стрелками показаны продвижения войск. Я вижу горящие дома и безумные глаза, развалины и торчащие из асфальта хвосты снарядов.
Но первую карабахскую войну я так не воспринимал. Почему? Не потому ли, что мы выиграли в той войне? Не думаю. Правда, я был значительно моложе, и сейчас могу предположить, что мне тогда казалось, что человеческие страдания являются как бы неизбежным следствием войны, ведущейся ради идей. А сейчас я больше думаю о людях, потому что 44-дневную войну мы проиграли? Вряд ли. А может, я воспринимаю эту войну так тяжело, потому что я стал старше и, возможно, умнее? Мне хочется так думать.
Часто и с огромным чувством потери я вспоминаю сейчас моих друзей, отдавших свои жизни в первую войну. Вспомнив их, я сразу же думаю о детях моих друзей и знакомых, вернувшихся с войны. И о детях совершенно мне не знакомых людей, с войны не вернувшихся.
Во мне оставила большое впечатление статья, опубликованная недавно на Би-би-си. Это рассказ о жизни азербайджанской матери, сын которой погиб на 44-дневной войне. Ее дом стал своеобразным музеем, посвященным сыну. Корреспонденты описывают развешанные на стенах фотографии молодого прапорщика, выставленные в настоящей музейной витрине его личные вещи — часы, кошелек, ключи от машины…
Среди прочих, они описывают и совершенно абсурдную деталь — вырезанную из картона фигуру погибшего, стоящую в углу гостиной.
Почему это описание того, как мать погибшего военнослужащего живет в вечном трауре по сыну, произвело на меня такое впечатление? Потому что точно так же живут сейчас многие матери-армянки, чьи сыновья погибли на этой войне. И точно так же их квартиры превращены в своеобразные алтари, посвященные убитым парням, а на стенах напротив домов и квартир изображены их портреты.
Это стало еще одним доказательством того, что матери по одну сторону фронта страдают точно так же, как матери с противоположной стороны войны. Именно эти страдания уничтожают разницу между победой и поражением.
Есть одно выражение, которое приписывается английскому политику Артуру Невиллу Чемберлену: «В войне не бывает выигравших — одни проигравшие». Лично я в 44-дневной войне проиграл. Мой проигрыш в том, что я больше никогда не смогу побывать в той церкви, где меня крестили — Зеленой церкви Шуши просто нет уже. Не смогу съездить в Гадрут, где похоронены мои родственники со стороны мамы — боюсь, их могил тоже уже нет.
И даже если они существуют, то не для меня, просто потому что я армянин.
Но это сегодня. А завтра… Многие в моем окружении говорят, что будет еще одна война. Проблема в том, что она может привести к тому, что после нее многие азербайджанцы не смогут побывать в дорогих для них местах.
А это значит, что будет еще одна война? И до каких пор?
В Британии есть такая традиция: каждый год в ноябре отмечается день поминовения жертв конфликтов. То есть поминают и своих погибших солдат, и вражеских. И тех, кто сражался за Британию, и против нее. Мы — армяне и азербайджанцы — еще очень далеки от того, чтобы поминать солдат друг друга. Сможем ли мы когда-либо подойти к этому?
Ответа на этот вопрос я никогда не узнаю.