В декабре в Ереване прошел показ фильма Бориса Гуца «MINSK». Это первый игровой фильм, рассказывающий о протестах в Беларуси в августе 2020-го. «MINSK» — это политический триллер, снятый одним кадром. Фильм рассказывает о том, как жесткая реальность может ворваться в жизнь любого, самого аполитичного человека. Корреспонденту AliQ Media удалось встретиться с Борисом и поговорить о фильме, о сложностях, с которыми он столкнулся во время съемок, и о влиянии на картину «культура отмены».
Где вы были в августе 2020-го года?
В Москве. Я писал сценарий, мы собирались снимать новую картину. Буквально на 10-11 августа у нас была запланирована встреча с оператором Дашей Лихачевой, мы должны были делать раскадровку нового фильма. Но мы встретились как раз после ночи жесткого разгона протестующих. Молча сидели, и в какой-то момент я предложил оставить изначальную историю и снимать фильм об этих событиях.
Писали быстро?
Сценарий был написан за август-сентябрь 20-го года. А в ноябре мы планировали снимать по горячим следам эту историю. Параллельно с работой над сценарием мы проводили кастинг, делали тест на камеру, потому что надо было снять до зимы. Мы работали с продюсером Александром Роднянским, который сразу согласился участвовать в этом проекте. Но затем нам запретили снимать в 9 городах России, в том числе и в Туле, где были проведены все репетиции, найдены локации и построен маршрут. За неделю до начала съемок сообщили, что не дают разрешение и там. Официальная причина — ковид, но в кулуарах нам сказали, что мы обалдели и снимать такое невозможно. Так что мы вынуждены были отложить съемки на 10 месяцев и снимали в июне 2021 года уже в Эстонии.
Во время работы над сценарием каким источниками вы пользовались, оттуда черпали информацию?
Запретный в Беларуси канал NEXTA, который показывал все это в прямом эфире. Например, сцена в автозаке полностью реконструирована именно по их видео. Конечно, рассказы очевидцев, которые появлялись в интернете, рассказы моих друзей и знакомых из Беларуси, которые анонимно отвечали на мои вопросы. Кто-то из них до сих пор сидит, кто-то вышел. Один из моих знакомых пережил пять обысков, он рассказывал о поведении властей и милиции. Потом в продюсерскую команду влился Виталий Шкляров, который тоже отсидел в СИЗО КГБ пару месяцев и после освобождения уехал из страны.
Кадр из фильма
Было страшно работать с этой темой?
Нет. Хотя после съемок я получал много сообщений с угрозами в личку в соцсетях. Но я знал, что всё делаю правильно. Наша команда «горела» идеей фильма, мы честно предупреждали всех участников, что могут быть последствия, и все актеры, которые снимались, многие довольно успешные, которым есть что терять в России, — все понимали и соглашались.
А белорусы есть среди актеров?
В основном составе нет. Они есть среди актеров второстепенных ролей, среди некоторых арестованных и в массовке. Были люди, которые уехали из Беларуси, кто-то из них есть в титрах, а кто-то попросил не указывать себя. Мы с пониманием отнеслись к такой просьбе.
Я правильно понимаю, что это личная история для вас?
Конечно. Это, в первую очередь, фильм не о революции, политике или диктатуре — это фильм о простых людях, чьи жизни могут быть разрушены за одну ночь. Собственно говоря, мои друзья, которые подверглись арестам и пыткам, не являются какими-то активистами или оппозиционерами, они просто попали в эту мясорубку. Соответственно, после августа 2020 года они вдруг стали интересоваться тем, что происходит, хотя до этого просто жили, работали в офисах.
А есть, например, история двух молодоженов — персонажи списаны с меня и моей жены. История любовного треугольника взята из личного опыта, у меня лет 15 назад был подобный сюжет. Соответственно, мне хотелось показать, что чувствуют люди, у которых есть мечта, у которых есть планы на будущее — на семью, ребенка, погашение кредита. Хотелось показать, что они переживают, когда все их мечты и планы рушатся из-за такой ситуации. Кроме того, я сам наполовину белорус: у меня отец белорус, а дед был защитником Брестской крепости. И понятно, что для меня «белорус» — это не пустой звук. Есть ощущение, что это моя вторая родина. Другие республики постсоветского пространства не так отзываются у меня в сердце.
20 с лишним лет правления Лукашенко у меня всегда вызывали много вопросов. А в России долгое время ассоциировали Беларусь с этаким счастливым и чистым оплотом несостоявшегося коммунизма.
Но если дороги чистые — это не значит, что все люди в Беларуси чисты душой. Как показала эта история, огромная часть населения, особенно силовые структуры, не больно-то чисты.
Диалоги активистов в вашем фильме — тоже цитаты из жизни?
У меня специфический подход к диалогам. Я их, конечно, прописываю, но на площадке во время репетиций позволяю актерам переделывать их под себя. Поэтому, например, все, что говорят милиционеры во время пыток, это импровизация. То, что омоновцы кричат, то, как они матерятся, спорят, орут, избивают людей это — нельзя прописать. Я за то, чтобы была живая речь. Я даю «присвоить» актерам речь, и часто они придумывают более интересный словесный сюжет, чем писал я.
В какой момент вы приняли решение снимать фильм одним кадром?
Это решение было принято сразу, сценарий я писал, исходя из него. Потому что в однокадровом кино, сценарий достаточно специфичный, ты не можешь параллельно показывать несколько действий, и некоторые сцены уходят за кадр, например, пытки главного героя. А что случилось с героиней, мы не знаем, мы не можем этого показать, соответственно, нужно было все так прописать, чтобы, когда она появляется в кадре, мы понимали, что с ней случилось. Было 6 дублей, три ночи мы снимали по два дубля.
Вы сказали, что позволяете актерам присвоить речь? А как быстро актеры вживались в роли на этот раз?
Я выбираю актеров так, что им особо и вживаться не надо. У меня специфический подход к кастингу, я вообще пишу под конкретных людей. Была история, мы 10 месяцев репетировали в Москве, а за неделю до поездки в Эстонию один из актеров, игравший большого милиционера, заболел ковидом, и я срочно переписал и переделал его роль. Я ее расширил и, по сути, заменил. Я не могу сказать, получилось лучше или хуже, чем изначально задумывалось, просто другое.
Борис Гуц // Фото: Гриша Радченко
Что оказалось самое тяжелое в работе?
Найти грань между реальностью и вымыслом. Я сам на пробах с милиционерами становился жертвой, я знаю четко, что такое, когда тебя бьют дубинкой, роняют тебя, орут, унижают. Мне это не так страшно, но я понимал, насколько жестко актеру будет в этом состоянии.
Все актеры играли без дублеров и, соответственно, у героя и героини после съемок было очень много синяков. Это даже учитывая тот факт, что у них были защиты, наколенники. Актёры проявили героизм, они отказались от дублеров. Также они обсуждали, как они будут падать, как они будут бить и куда бить надо. Актриса, например, после второго дубля сняла наколенники, которые у нее были под штанами, сказала, что ей неудобно. На пятом дубле мы все тело ей замазывали, потому что видны были синяки. А каскадеры исполняли маленькую роль там, где приковывают арестованного и бьют его по спине со всей силы. Понятно, что это была не настоящая дубинка. Хотя у каскадера под одеждой были доспехи, у него вся спина была в кровоподтеках.
Но еще сложнее было в роли садистов. Помню, как во время одной репетиции, я подыгрывал на площадке: с согласия главного героя Леши начинал его унижать и бить. В этот момент понимал, что такой процесс может приносить удовольствие, что такое чувство власти. И тогда я понял, что нам нужно будет как-то утилизировать эти эмоции после съёмок каждого дубля. Мы с моей женой и сопродюсером Анастасией придумали ритуал, так называемые «обнимашки».
После каждого дубля жертвы и садиста мы обнимались и просили всех максимально открыто выразить свои эмоции. Потому что мне было еще более или менее, а вот актерам действительно сложновато. Одно дело когда ты играешь злобу, другое — когда ты начинаешь ее чувствовать.
Как вам кажется, насколько сильно разнится восприятие вашего фильма в разных странах?
Это мой первый фильм, который нужно смотреть на большом экране с хорошим звуком. Очень по-разному реагируют русские, белорусы. Для европейцев — это просто жанровое кино, как фильм ужасов. Я всегда говорил, что сценарий написан так, как пишут сценарии фильмов ужасов. Только вместо мертвецов и зомби у нас милиционеры.
Вы у себя в Фейсбуке написали: «Фильм “MINSK” обозначил мой временный уход из российской киноиндустрии». Раскроете скобки?
В России я снял три фильма. Я много работал в киноиндустрии как сценарист, режиссер монтажа, продюсер. Я постоянно себя чувствовал как будто не в своей тарелке. Из 15 сценариев, написанных в России, я смог сделать только три. Цензура, самоцензура, страх каких-то тем, запрет на те или иные темы — например, сейчас на тему ЛГБТ. Когда фильм, который я абсолютно искренне хотел снять у себя в России, мне вдруг снимать не дают — огромное количество продюсеров, инвесторов, спонсоров, я не говорю уже о минкульте и департаменте кинематографии, отказываются поддержать идею. В такой ситуации мне комфортнее работать в других странах. Поэтому «Минск» мы сняли в Эстонии, новый фильм мы сняли в Турции, следующий планируем снимать в Германии. И тут у меня нет проблем, когнитивных диссонансов и противоречий в голове, которые были в той же России. Я понимаю, что везде есть свои недостатки, но профессионализм и адекватность людей, которые работают вне России, приятно удивляют и позволяют делать то, что я хочу, как режиссёр.
Как культура отмены повлияла на фильм?
У нас был запланирован показ на Каннском кинофестивале. Но как только началась война, фильм убрали. Та же самая история случилась с некоторыми другими крупными фестивалями. Мы получаем много отказов только по той причине, что режиссер из России. Хотя сейчас лед тронулся: у нас были большие показы в Германии, Эстонии, Польше, Армении, Грузии, Индии. Есть даже договоренность о прокате в Южной Америке.
Отношение идет из-за принадлежности к России. То есть если мы снимем про жизнь московской молодежи и про деревню на Урале, с этим точно будут проблемы. Но даже Якутское кино, которое стало феноменом в мире несколько лет тому назад, сейчас не принимается. Якутские режиссеры, которые не имеют никакого отношения к русской культуре, но являются частью России, сталкиваются на Западе с проблемами. Впрочем, как показывает наша история, есть адекватные люди и в Германии, и в Австрии и Польше.
Вас это эмоционально задевает?
Нет, не задевает, не смущает, не оскорбляет, потому что самое простое — это обижаться. А надо просто продолжать снимать хорошее кино. К примеру, новый фильм мы сделали вообще на языке глухонемых. Там встречается русский парень и украинка в Стамбуле. Это история эмигрантов. А дальше, как уже говорил, планируем снимать в Германии и на немецком. Но это не попытка уйти от России, просто мне интересно снять на немецком языке, снять другую историю.
Журналистка, блогерка, гражданка