Саша Косарева — ЛГБТ-активистка, трансженщина и IT-специалистка. Она много лет участвовала в протестах и занималась подпольным активизмом, пока не пришлось экстренно покинуть Россию. Мы поговорили с ней о том, как можно протестовать в современной России, почему правозащитные движения должны становиться сильнее, несмотря на отсутствие митингов, а также про экстренную эвакуацию девушки из страны.
— Расскажи про свой активистский путь.
— Начался он довольно давно. Примерно десять лет назад, в те времена, когда Россия испытывала серьезные политические потрясения: «рокировка» Медведева и Путина, его третий срок, а также выборы в Государственную думу VI созыва — 2011-2012 годы. Именно тогда оппозиция была наиболее сильна, а протестные настроения возросли: Чистые пруды, Триумфальная и Пушкинская площади, проспект Сахарова, Болотная. Мне удалось там поучаствовать, увидеть единение людей. Меня это подтолкнуло к мысли, что Россия нуждается в качественных политических изменениях, важен плюрализм мнений, невозможно мириться с той властью, которая присутствует. После этого я всё больше и больше вовлекалась в активизм. Сначала как волонтёр: помогала «Яблоку», участвовала в мэрской кампании Навального. Я жила на два города — в Казани и Москве. Так что я помогала многим региональным отделениям. К сожалению, после полного закручивания гаек стало сложнее этим заниматься.
— Что, на твой взгляд, стало финальной точкой закручивания гаек?
— К 2014 году уже довольно серьезно подавили политическое поле. Для меня поворотным моментом стало Болотное дело, когда впервые в Кремле поняли, что в России есть сила, способная бороться и предлагать варианты. Заметных лидеров оппозиции стали сажать, простых граждан отправлять в спецприемники, увеличили штрафы за участие в митингах, появилась т. н. «дадинская» статья и множество других репрессивных законов. После этого я участвовала в низовых инициативах, занималась экоактивизмом. В Казани мы защищали Гавриловскую рощу, парк «Русско-Немецкая Швейцария», Троицкий лес, протестовали против постройки стадиона и осушения реки Казанки во время подготовки к Универсиаде 2013 г. Также я занималась ЛГБТ-инициативами, работала с казанским центром поддержки «Принятие», помогала с организаций локальных представлений «Центра Т» (организация занимается психологической помощью трансгендерным людям — прим. ред.).
Но мой основной профиль работы — это IT. Я много помогала активистам и политическим организациям с кибербезопасностью. В России от полного незнания информационных технологий власти перешли к построению мощнейшей системы контроля в цифровом пространстве на манер Китая. Массовая цензура в интернете, создание «реестра запрещенных сайтов», взломы электронных почт лидеров оппозиции, внедрение слежки за людьми, систем типа «Безопасный город» и «Сфера».
Мои знания помогали противостоять властям: следить за ними, анализировать данные, взламывать, собирать базы на тех, кто совершает преступления на службе этого режима.
— Что можно сделать с этими базами в современной России?
— Зная, как выстроены внутренние процессы, становится легче противостоять им и строить полноценное политическое поле. Сейчас всё сопротивление перешло в интернет. Митинги — это хорошо, но даже в лучшие годы они случались раз в месяц. А интернет-активность существует вне времени и места: правозащита, просвещение людей — всё это находится в интернете.
— Как у тебя получалось заниматься активизмом и не попасть в поле зрения силовых структур?
— Полная приватность, нахождение вне публичного поля, строгое следование протоколам безопасности.
— Что значит публичное поле? Не вести Instagram? Не выкладывать свои фотографии?
— Необязательно. Можно вести социальные сети, но соблюдая необходимые меры предосторожности так, чтобы они никогда не смогли вычислить твою принадлежность к политическим действиям. Не оставлять личных данных, не регистрироваться под своими именами, менять стратегию поведения в сети. Учиться понимать, как работает хранение данных таких организаций, как VK, Yandex и другие. Они по первому запросу силовиков выдают чувствительную и конфиденциальную информацию — переписки, адреса вызовов такси и доставки еды, геолокации, круг общения и интересов.
Человек сам решает, быть публичным или нет. Публичному человеку проще сопереживать, собирать единомышленников, у протеста появляется лицо, за ним проще следовать. Однако как только ты выходишь в публичное поле, тебя проще выслеживать и привлекать к ответственности, даже если ты пытаешься шифроваться.
— Ты сказала, что современный протест во многом существует в цифровом поле. К примеру, некоторым расследованиям ФБК помогли слитые базы доставки еды. Что сейчас могло бы быть более эффективным: слитая база или выход людей на улицы?
— Эти методики должны действовать рука об руку. Нельзя отделять физический протест от цифрового, каждый важен по-своему. Цифровое сопротивление во многом работает для людей, которым страшно выйти на митинг. Очень важно информирование и обучение людей. Обычный мирный протест уже невозможен — политическое поле в России абсолютно зачищено после начала войны. Единственная физическая форма протеста, которая сейчас была бы эффективна — военный переворот. Но для этого нужна радикализация протеста, к которой далеко не все готовы. Мы предлагаем цветы, а против нас ставят оружие. В текущем состоянии остается заниматься только правозащитной деятельностью.
После начала полномасштабной войны появилось особенно много «неподготовленных активистов». Многие поняли, что молчать в этом государстве уже больше невозможно, они попытались высказаться. Это были их первые выходы на митинги и попытки сопротивления, и, попав в лапы органов, люди начали оговаривать себя по тем статьям, по которым они ничего не совершали. В подобных ситуациях нужно обязательно обращаться к опытным юристам, поэтому правозащитное движение должно продолжать работать, несмотря на то, что организованной оппозиции больше небезопасно выходить на улицы.
Правозащитные движения могут помогать и ЛГБТ-людям, которых сейчас пытаются обвинить в так называемой «пропаганде» просто по факту их существования. Это пока ещё можно оспаривать, и я думаю, что за такие возможности нужно цепляться.
— Как думаешь, в России еще остались возможности для нормального существования ЛГБТ-людей?
— Да. При всём том ужасе, что происходит в стране, до сих пор можно совершить трансгендерный переход (интервью было взято до внесения в Госдуму законопроекта о полном запрете смены пола хирургическим путем, а также смены гендерного маркера в документах — прим. ред.). Мы, например, увидели невероятный всплеск активности среди тех, кто хотел бы поменять документы. Раньше к этому далеко не все были готовы, потому что такое решение создавало ряд проблем — невозможность социализации, сложности на работе, в учебных заведениях, в браке и семье, а также при воспитании детей.
— С чем ты связываешь эту активность?
— Непосредственно с войной. Очень многие трансженщины поменяли свои документы, чтобы избавиться от мужского гендерного маркера в паспорте и таким образом избежать призыва в армию. И, наоборот, трансмужчины теперь не торопятся менять свои документы. Когда человек совершает трансгендерный переход, а документы остаются старые, появляется очень много проблем. Например, я их до сих пор не поменяла.
Соответственно, когда приходится сталкиваться с социальными службами, полицейскими, общение строится, насколько это возможно, нормально. Но когда они видят в документах несоответствие, начинается дискриминация и унижения. Мне неоднократно приходилось сидеть в мужских изоляторах и сталкиваться с насмешками оперов и угрозами, связанными с потенциальным сексуальным насилием сокамерников надо мной.
Любой нелегитимной и тоталитарной власти важно находить уязвимые группы и делать их «козлами отпущения», чтобы постоянно смещать вектор недовольства населения: устроили резню в Буче — нужно отвлечь внимание на самых бесправных и преследуемых. В нацистской Германии это были евреи и прочие этнические группы, гомосексуальные мужчины и все несогласные с линией партии.
Как видим, история повторяется: теперь все грехи в России пытаются свалить на Украину, ЛГБТ-сообщество, «либералов» и «коллективный Запад».
— Расскажешь о своём задержании?
— За последний год было два ярких задержания. Первое — в начале марта. Я помню 24 февраля, когда я сквозь сон на фоне услышала разговоры: «Война! Война началась». Невыносимо было даже подумать о том, что моя страна начала варварскую полномасштабную войну. У меня опустились руки, хотелось просто кричать. Придя в себя, я ежедневно стала выходить на стихийные митинги с лозунгами и плакатами, не соблюдая те техники безопасности, которые были нами разработаны раньше. Казалось, терять уже нечего. Может, это было опрометчиво, но в такие моменты сложно контролировать себя и психологически сдерживаться. В те дни Россия для меня умерла окончательно и бесповоротно.
На одном из таких антивоенных митингов меня задержали. Это было в Казани, я не успела дойти до места митинга, потому что остановилась снять на видео провокатора из НОД для хроники происходящего — я регулярно отправляла фото и видео с акций в независимые СМИ и Telegram-каналы. Провластный провокатор задирал всех проходящих мимо при молчаливом бездействии полицейских. Через некоторое время на площадь прибыли бойцы Росгвардии и ОМОНа и стали её зачищать. Меня сбили с ног несколько мужчин в полном обмундировании, начали лупить дубинками — камеру выбили из рук, разбив её вдребезги, как и мои очки. В автозаке рядом со мной посадили парня с рассечённой головой, которого очень жестко задерживали рядом со мной ранее.
Когда нас привезли в отдел, то изъяли все вещи, забрали паспорта и телефоны, даже очки. В приказном порядке требовали сделать отпечатки пальцев, принудительно фотографировали. Мне угрожали изнасилованием и отправили в мужскую камеру. В протоколах задержания было написано, что я держала плакаты, выкрикивала нецензурную брань, лозунги, вступила в противостояние с полицией, чуть ли не на Кремль шла. Я отказалась это подписывать. Тогда полицейский порвал протокол и кинул его мне в лицо, сказав, что у меня в ботинках наркотики, после чего начал очень грубо обыскивать, заставив раздеться. Потом снял с меня ботинки и стал отдирать от них подошву, куски этой подошвы кидал мне в лицо. Нас поместили в душную камеру, не давали воды и еды, не пускали в туалет. Мне угрожали уголовным преследованием, склоняли к сотрудничеству как единственную, кто отказался подписать протоколы. Лишили возможности позвонить близким и не пустили адвоката. Задержали на три дня, хотя могли держать не более трех часов.
Мне кажется, самое страшное в положении задержанного — это даже не сотрудники полиции, условия и издевательства, а то, что у тебя нет никакой связи с внешним миром. Всё это время ты не знаешь, что происходит снаружи, не знаешь, в каком ты статусе, не знаешь, нашли ли они еще что-то на тебя и твоих соратников, проходили ли обыски.
Из-за этого с тобой могут сделать, что угодно. Никто так не бесправен в России, как заключённые.
— А второе задержание как проходило?
— После первого задержания я решила уйти в тень. На митинги я больше не ходила, но мы проводили партизанские акции совместно с активистами «ФАС» и «Весны» — писали на стенах, расклеивали объявления, устраивали подпольные лекции по безопасности, печатали плакаты, распространяли антивоенные листовки. В какой-то момент я участвовала в волонтёрских организациях, которые занимались работой с беженцами и незаконно вывезенными людьми из оккупированных Россией областей Украины. Эти люди приезжали в Россию вместе с детьми, не питая никаких надежд относительно этого государства. Мы помогали им выехать, находили европейские инициативы, которые выделяли им квоты и вывозили. Среди этих людей была маленькая девочка, у нее мать умерла под обстрелами. На прощание она сделала мне ленточку в цветах украинского флага. После этого я её всегда носила с собой как напоминание о том, за что я борюсь.
Как ни странно, с этой ленточкой долгое время не было особых проблем. Люди косились, конечно, но задержания мне удавалось избежать вплоть до января. Мы шли с подругой по улице Ильинка в пяти минутах от Красной площади. Пожилая пара окликнула меня: «Ты что такое нацепила, шваль бандеровская?». Не стоило, наверное, вступать с ними в диалог, но я перестала терпеть ксенофобию, особенно после начала войны. Они долго пререкались, оперировали стандартными мифами пропаганды: в Украине якобы процветает нацизм, а население, поддерживающее его, включая детей, нужно уничтожить. Меня это особенно задело, и я ответила им, что настоящий фашизм не там, а в России, и я выступаю против этого государства и его армии. Тогда мужчина аж подскочил и побежал до ближайшего скопления полицейских. Полиция бравым шагом приблизилась ко мне и начала задержание. Мне хотели оформить хулиганство и неповиновение. Незаконно провели обыск. Всё это время пара приговаривала, что они подпишут все необходимые бумаги, если потребуется. Меня всегда поражало то, что существуют люди, которые знают нашу карательную систему, но готовы при этом сломать жизнь человеку, отправив его за решётку.
Меня повели в отдел полиции «Китай-город», оформили «дискредитацию ВС РФ». Суд назначил максимально возможное наказание по этой статье. В материалах дела было указано, что я возглавляю «ФАС» и «Весну». Спасибо за комплимент!
А мужчина этот задним числом исчез из всех документов. Мне стало интересно, кто же это был, ведь я веду реестр всех преступников режима. К счастью, мне удалось записать часть того конфликта на телефон. Из видеозаписи выделила лица, получила доступ к системе «Безопасный город» и пробила все личные данные человека. Оказалось, что это был человек, близкий к Кремлю, получавший награду от Путина, занимающий высокую должность в «Росатоме». Стало понятно, откуда такая верность режиму.
— И после этого ты уехала?
— Нет, я до последнего пыталась остаться в России, чтобы защищать наиболее уязвимых и продолжать бороться с войной и этим режимом. В эмиграции это делать куда сложнее. Поэтому после задержания я все равно занималась антивоенной деятельностью и защитой прав ЛГБТ. В начале 2023 года по новой статье об «ЛГБТ-пропаганде» возбудили дела против трех трэш-блогеров — Даши Корейки, Хилми Форкса и Стасика Кудрявого. Их обвинили в том, что они одевались в женское белье, чем, по мнению правоохранителей, «создавали положительный образ нетрадиционных отношений и предпочтений и вызывали желание сменить пол». Корейка — трансдевушка, Хилми — небинарная персона, а Стасик открытый гей. Правозащитная организация «Дело ЛГБТ+», с которой я сотрудничала, согласилась его защищать. Об этих людях я впервые узнала только после резонансного возбуждения дела. Это был первый случай, когда после поправок завели дело против физических лиц.
Мы можем быть не согласны с контентом, который делают люди, но мы защищаем человека, а не контент.
В какой-то момент Стасик лишился заработка и оказался без жилья. Я согласилась пустить его пожить в одну из конспиративных квартир нашей команды на время дела. Часть этой квартиры была отведена под шелтер, где периодически укрывались ЛГБТ-люди, в том числе несовершеннолетние (родители выгоняли их из дома после каминг-аута), переживающие неприятие в школе, в институте или на работе, а также те, кто приезжал в Москву получать справку у психиатра, чтобы начать терапию или сделать операцию.
В другой части квартиры располагался один из штабов нашей команды и коворкинг для политических активистов. Там же была подпольная типография, где печатались плакаты и листовки. Квартиру снимали мы с другом, исключительно на свои сбережения.
К сожалению, Стасик вёл себя неадекватно. У нас были четкие условия, которые он должен был соблюдать — если бы о квартире узнали, все участники сообщества загремели бы на 10 лет и более, учитывая то, чем мы занимались. Он постоянно приходил домой в наркотическом опьянении, съедал чужую пищу, занимал у нас деньги. Постоянно возникали бытовые конфликты с другими жителями и активистами. В один из дней он съел каких-то психотропных таблеток, обильно запил их алкоголем и энергетиком, пришёл в квартиру и разгромил её. А потом закрылся в ванной и снял там порнографический контент, после чего нашёл в хозяйских вещах икону и сказал, что будет молиться — просить прощения за то, что он гей. После он помочился на неё и выложил всё это в свой канал. Когда я пришла домой и мне сообщили об этом, я потребовала, чтобы он удалил весь этот «контент», потом мы вытрезвляли его холодным душем и выставили из дома.
С утра Мизулина написала, что Стасика надо уничтожить, попутно оклеветав и назвав его «проституткой с несовершеннолетия». А дальше она написала про какую-то группу людей, которая пичкает блогера наркотиками.
Сказала, что в этом замешаны ЛГБТ-активисты, продюсеры, сутенеры и наркодилеры. Её слова тут же подхватили Хинштейн, «Сорок сороков», НОД, Тимур Булатов и прочие фашисты и гомофобы. Они все хотели поскорее найти Стасика и расчленить, а также добраться до людей, которые его «развратили». Я поняла, что под видом охраны «духовных скреп» будет проводиться прямая атака на сообщества ЛГБТ-людей и тех, кто выступает против войны.
Я сразу же привела в исполнение критический протокол безопасности: сказала активистам, чтобы они вытаскивали жёсткие диски и выносили их из квартиры своим доверенным лицам. Через некоторое время в квартиру вернулся Стасик, просил пустить его обратно, говоря: «Вот, хайп пришел, Мизулина обо мне пишет. Сейчас у меня подписчиков много будет». В тот момент хотелось просто его задушить: я годами выстраивала механизмы, чтобы не попасться, пока не появился один человек, который разрушил всё. Я не хотела с ним даже разговаривать, но тем не менее дала совет как можно скорее уезжать из России. Уже в аэропорту он выложил фотографию со своим паспортом и подписью «Адьес ахаха». ФСБ тут же оцепила всё Шереметьево, и его вытащили прямо из самолета. После этого он пропал.
Что нам оставалось делать? Мы стали менять телефоны, шифровать данные, прятать листовки, вывозить сервера и документы. Я уехала к подруге и там узнала, что в квартире начался обыск. Счета у меня уже были заблокированы, поэтому всегда была наличка на билет. Она осталась в квартире. Далее я узнаю у своих доверенных лиц по линии МВД, что там происходит. Они сказали, что напрямую сверху дали указание устроить показательный процесс. Я поняла, что времени практически не осталось. Стала писать ЛГБТ-организациям, с которыми я сотрудничала. Мне нужен был адвокат и помощь с экстренной эвакуацией. Но эти организации в спешке удаляли чаты со мной, выкидывали из групп и блокировали, боясь даже потенциальной связи со мной. Было очень обидно. Годами мы декларировали, что нельзя оставлять человека один на один с системой, а когда случилась эта история, не осталось практически никого, кто мог бы помочь. Пришлось полагаться на свои силы, самых близких друзей и верных активистов.
— Как ты уезжала в итоге?
— Мы рассчитали с подругой, что у меня есть примерно 6 часов до утра, пока они не спохватились. Главное — не попасть в розыск и в базу «Магистраль». В жутком стрессе и спешке собрали только самое необходимое, что было под рукой, она отдала мне какие-то свои вещи, так как с собой у меня не было ничего. Мы спешно, со слезами попрощались в аэропорту, а в голове была лишь одна мысль — я не пройду погранконтроль. Или ещё хуже: я пройду, как и Стасик, но потом меня задержат, сняв с рейса. Добавляло стресса еще и то, что у меня старые документы, пришлось одеться так, чтобы выглядеть максимально маскулинно. Сажусь в самолёт, и тут сообщают, что рейс задерживают на 10 минут по соображениям безопасности. Мне до сих пор сложно описать, что я чувствовала в тот момент. Непрекращающийся животный страх, полностью пробирающий тебя изнутри. В итоге это длилось 20 минут, каждая минута ощущалась как час.
Прилетев в Армению, смотрю, к кому из пограничников подойти: кто выглядит безопаснее? Выясняется, что номерок с кабинкой пограничника выдаётся автоматически. Мне попался полицейский в российской форме. Как оказалось, согласно российско-армянскому соглашению, на таможне обязательно должен присутствовать русский сотрудник ФСБ. Сразу же повеяло российской действительностью — он начал задавать всякие вопросы про внешность, про ногти (на руках были остатки маникюра), потом спросил, с какими целями и из какой страны я еду, на какой срок планирую остаться. Было достаточно страшно.
— А что с твоими друзьями?
— Это моя главная боль сейчас. Большая часть моих партнеров по организации осталась там. Удалось узнать от своих источников в СК, что Стасика пытали током и били. О нём не было ни слуху ни духу пять дней, а потом вышло видео, где он на камеру просит прощения, плачет. Моего товарища, который оказался в квартире во время обыска, избили, выбивали информацию обо мне, держали в изоляторе, угрожали. Стасик, кажется, выложил всё, что знал: его никто не посвящал ни в какие дела, но он краем глаза видел и слышал, чем мы занимались. ФСБ начали искать «девушку Сашу», но у меня другие документы — все было продумано на такой случай.
— Как тебе в Армении?
— Я очень благодарна этой стране за гостеприимство и радушие. За то, что приняли меня здесь, за возможность работать и двигаться дальше. Первое время был сильный страх, особенно на фоне новостей о всё большем количестве задержанных при попытке покинуть Армению — тех, кого объявили в России в международный розыск. Второй страх — это положение ЛГБТ-сообщества в Армении, для меня это большой риск. Из того, что удивило: очень непривычно видеть полицейских, искренне предлагающих провести тебя и показать дорогу.
Но пока что я не могу окончательно успокоиться — Стасику до сих пор не предъявили обвинения, а мне нужно изо всех сил постараться вывести своих друзей-активистов из страны. Дело продолжается и пока непонятно, чем оно закончится, но под нас копают. Сейчас в моих планах перебраться в более безопасное место, продолжать заниматься активисткой деятельностью и строить свою карьеру. Также мне важно понять, почему от меня отвернулись некоторые организации в тяжелый момент и как теперь выстраивать коммуникацию с ними. Очень обидно, что некоторые релоканты, уехав от преследования и оказавшись в безопасности, забывают про активизм. Война, Украина, права человека в России им уже не так важны.
Хочется напомнить всем нам — продолжайте заниматься делом, поддерживайте народ Украины, помогайте собирать гуманитарную помощь, остановите эту ужасную войну, помогайте положить конец нелегитимному фашистскому режиму в России, подсказывайте, как избежать армии, поддерживайте оставшихся людей.
Удаленно, конечно, куда сложнее быть в контексте, поэтому я до последнего оставалась в стране. Но теперь я на свободе, и это мне в какой-то мере развязывает руки в том, каким образом я теперь могу помогать. Всё равно — ничто не вечно, рано или поздно этот режим падёт.
The content is sole responsibility of Aliq media and does not necessarily reflect the views of the European Union
The ESU project is run by Human Rights House Foundation as part of a consortium led by ERIM and partnering with East Europe Foundation, Human Rights House Tbilisi, Barys Zvoszkau Belarusian Human Rights House and the Black Sea Trust, and funded by the European Union