В предыдущей части статьи речь шла о регионализме, набирающем силу в современной России. Деятельность регионалистов направлена на сохранение самобытности региона или на увеличение степени его независимости от центральной власти. Мы попробовали разобраться, как связаны регионализм и национализм и почему такая связь может быть опасной. В завершении текста приводились примеры успешного сочетания борьбы за независимость с демократическими ценностями и стремлением к экономической справедливости: Рабочая партия Курдистана (РПК) и Сапатистская армия национального освобождения (САНО). Об этом поговорим подробнее.
Сначала следует пояснить, почему мы собираемся говорить именно о Рабочей партии Курдистана (РПК) и Сапатистской армии национального освобождения (САНО) — т.е. не о территориях, а об организациях, на этих территориях действующих.
Дело в том, что эти территории — не воплощенные утопии, а сложные, ежедневно меняющихся области мира: так, Рожава (федеративное образование на территории Сирии), где наряду с другими партиями и движениями действует РПК, находится под постоянным прессингом различных центров силы. Узнавать о том, что происходит в Рожаве сейчас, можно, например, здесь.
Историю появления Рожавы в очень сжатом виде можно описать так. С 2011 года — c начала Арабской весны — сирийские курды стремились создать собственную автономную территорию. В скором времени такая возможность представилась — курдам удалось воспользоваться нестабильностью в стране и регионе.
Интенсивные столкновения курдских формирований с правительственными войсками Сирии начались в 2012 году. Причиной послужило то, что в том же году в столице Иракского Курдистана, Эрбиле, был сформирован Высший курдский совет. В совет вошли две курдские организации Сирии — Демократический союз и Курдский национальный совет. В июле 2012 года Отряды народной самообороны сирийских курдов заняли города Амуда, Африн, Кобани, Эль-Камышлы. Это положило начало формированию зоны курдского самоуправления, «Рожавы».
Важным фактором в возникновении автономного анклава в Сирии оказался ИГИЛ. С 2014 года в силу своего географического положения Рожава превратилась в важнейший форпост сопротивления растущей угрозе «Исламского государства». Примерно с этого же времени регион привлек внимание западных левых интеллектуалов, а также простых граждан из Европы и США леворадикальных взглядов, которые в 2014-2015 году стали приезжать в Рожаву в качестве добровольцев, поддерживающих жителей региона в борьбе с ИГИЛ.
Здесь важно сказать несколько слов об идеологии и политическом устройстве Рожавы, выбравшей довольно нетипичную для Ближнего Востока систему управления. Отбывающий пожизненное заключение в турецкой тюрьме лидер Рабочей партии Курдистана Абдулла Оджалан разработал концепцию, во многом основанную на идеях демократического анти-авторитарного социализма. Идеи децентрализации и самоуправления выразились в административном устройстве трех курдских кантонов, опирающихся на советы разных уровней — от муниципальных советов до общего Народного конгресса Западного Курдистана.
Несмотря на то, что Рожава буквально со всех сторон окружена большими политическими акторами, чьи интересы далеко не всегда совпадают с политической линией курдов, главную угрозу автономии сегодня представляет Турция. Анкара опасается и активно сопротивляется возникновению курдских автономий на своей границе. После того, как опасность, связанная с ИГИЛ, отошла на второй план, можно без преувеличения утверждать, что агрессия со стороны Турции в регионе никогда не прекращалась.
Важно, что революция в регионах Сирии, населенных преимущественно курдами, и формирование Рожавы были следствием борьбы движения курдов за независимость. В то же время система регионального управления TEV-DEM, сложившаяся в Рожаве, основана на критике национального государства, которую лидер РПК Абдулла Оджалан приводит в своей работе. К примеру, в тексте «Империализм и колониализм» он говорит о проблеме национальной буржуазии: «Борьба народа за независимость оказывается под угрозой, когда освободительные движения начинают сотрудничество с международными капиталистическими монополиями вместо того, чтобы беспокоиться об экономической справедливости». Это происходит потому, что социалистическая политика совершенно невыгодна, в первую очередь, самому классу национальной буржуазии. Последний образовался, по мнению Оджалана, в процессе холодной войны — за счет накопившихся противоречий между двумя мировыми державами. В свою очередь, капиталистический мир производит кризисы в стремлении сохраненить политический статуса-кво — об этом мы уже говорили в первой части статьи на примере армяно-азербайджанского конфликта.
Завершая экскурс в устройство курдского освободительного движения, хочется отметить любопытный парадокс: то, что мы считали борьбой за национальное освобождение, напротив, в своей основе содержит интернационалистический импульс (во всяком случае, на уровне теории).
Программа Оджалана опирается на идеи Мюррея Букчина — левого теоретика, продвигающего конфедеративный принцип и муниципальное самоуправление Дело, таким образом, не ограничивается отстаиванием национальных интересов — напротив, в Рожаве действуют этно-конфессиональные квоты. К примеру, в каждом муниципалитете на трёх главных должностях должно быть по одному представителю от курдов, арабов и ассирийцев или армян и как минимум одна женщина.
Перейдем ко второму примеру. Освободительное движение сапатистов, борется за автономию в мексиканском Чьяпасе и еще больше связано с отстаиванием этнических прав. Как и в случае с сирийскими курдами, эта борьба во многом завязана на катастрафическом опыте прошлого и настоящего, в котором культура индейцев подвергалась и до сих пор подвергается систематическому уничтожению.
Конкретизируем слово «культура»: речь идет не столько о традиционных масках, костюмах, песнях и сказках, сколько о совокупности всего, что составляет жизнь исторически сложившейся системы коллективов. Впрочем, сказки и маски могут становиться удачной формой для выражения освободительного потенциала. Так субкоманданте Маркос, (не)лидер сапатистского движения, никогда не показывал своего лица и писал агитационные послания и коммюнике в формате притч. Таким образом, атрибуты индейской народной культуры (или, может быть, онтологии) стали инструментами для реализации права на бунт.
Важно понимать, что сапатистское движение никогда не замыкалось на национально-освободительной повестке. Насколько нам известно, помимо, собственно, борьбы за независимость, огромное значение в сапатистских теориях и практиках уделено регулированию распределения власти в обществе. То есть, в общем-то, попытке понять, как со своей независимостью обращаться.
Теперь вернемся к проблеме регионализма в России и различным сторонникам национальных освободительных движений, ведущим сегодня многочисленные политические дискуссии вокруг распада страны. Стоит оговориться, что нам бы не хотелось приуменьшать важность борьбы людей за свои этнические, культурные, языковые идентичности. Однако представляется, что чем больше поводов для объединения и солидарности (не только на почве национальных, но и, например, на почве классовых интересов), тем более вероятно создание регулирующих институциональных механизмов, способных уменьшить количество кровавых конфликтов, убийств и депортаций.
Похожую мысль развивает Илья Будрайтскис. Исследователь отмечает, во-первых, что под «деколонизацией России» в данном случае понимается процесс пересмотра тенденции современного российского государства открыто претендовать на территории стран, когда-либо бывших частью советской империи. Во-вторых, по мнению теоретика, деколонизация России «должна быть связана с пересмотром взгляда на историю народа как на становление государства через бесконечное множество переходов от частей к целому». По мнению исследователя, отказываясь от имперских нарративов, следует также найти новые основания для объединения людей — иные, нежели «великая» культура и «государствообразующий» русский язык. Какие это могут быть основания, правда, в статье Будрайтскиса не оговаривается, но, вероятно, ученый хотел артикулировать саму необходимость такого рода поисков.
Видоизмененный интернационализм из этой перспективы видится своего рода защитой от негативных эффектов внутри регионалистского активистского движения — чтобы борьба за право говорить на своем языке и жить на своей земле по собственным правилам не перехватывалась теми, кому децентрализация ресурсов важнее, чем права и свободы. Так, к примеру, рассуждения о свободной Астрахани, или Астрахани в составе мини-конфедерации с Калмыкией, или Астрахани в составе Казахстана, или, в конце концов, Астрахани в составе «Федерации Дона и Поволжья» не учитывают то, каким образом такого рода переход может быть реализован. Иными словами, у активистов за пазухой часто обнаруживаются лишь мечты об освобождении, вдохновленные идеей защиты тех или иных национальных интересов, но не рассматривающие конкретные политэкономические обстоятельства в регионе.
Кому достанется власть в ходе возможного процесса децентрализации? Где гарантии того, что между Калмыкией и Астраханью, например, не возникнет нового территориального конфликта? И не приведет ли, в конце концов, такого рода сепаратизм к возникновению тех самых новых национальных буржуазий, готовых, подобно президенту Алиеву, саботировать мирное урегулирование конфликта в угоду своим интересам? Все эти вопросы, к сожалению, пока что остаются без ответа.
В этом контексте становится видно, что повестка интернационализма, включающего в себя внимательное отношение к региональному и этническому контекстам, дает возможность мыслить шире, рассматривая проблемы в регионах как часть общемирового кризиса, связанного с ошибкой «конца истории» и недостаточностью либерально-демократического модели, вызвавшей всплеск правого популизма по всему миру. И путинская Россия — едва ли не самый очевидный маркер этого процесса.
Читатель текста может задаться вопросом о том, чем же всё-таки проект нового интернационализма отличается от советского интернационалического проекта, ныне признанного имперским? С одной стороны, нам бы хотелось ответить, что, в конце концов, проблема не столько в интернационализме, сколько в его связке с империей: для Ленина, и уж тем более для Сталина, интернационалистические лозунги зачастую были всего лишь удобным инструментом политического давления на те или иные территории. Конкретная политика советского интернационализма менялась от случая к случаю, но никогда центральная роль Москвы не ставилась под сомнение. С другой стороны, доведенная до предела политика универсализма рискует привести к игнорированию различий между разными группами людей и невниманию к местной специфике.
Левое политическое управление, не учитывающее этническую специфику и деколонизационный тренд в целом, ведет к экономической и культурной эксплуатации народов. Однако и логика национального освобождения без учета экономической составляющей приводит, как мы не раз отмечали выше, к возможным эскалациям конфликтов, основанных на ненависти представителей одной группы по отношению к другой и территориальных спорах между этими группами.
Вероятно, только таким образом и следует мыслить, пытаясь разобраться в том сложном клубке, в который оказались втянуты народы и земли силами имперского государства. Мне бы не хотелось утверждать, что нам нужно жить вместе, однако, возможно, сейчас нам придется научиться это делать из соображений коллективной безопасности, если мы, конечно, не хотим умножения войн и насилия не только на территории нынешней России, но и на всём постсоветском пространстве.