Дискуссия о том, является ли российский режим фашистским, постепенно приходит к консенсусу. Вместе с тем в соцсетях и публицистике стало популярным еще одно слово, которое призвано емко обозначить мировоззрение российской власти — рашизм. Почему это понятие стало одновременно эффективной пропагандистской идеологемой и — беспомощным научным термином?
«Рашизм — это понятие, которое будет в исторических книгах, будет в условных Википедиях, останется на уроках. И за партами маленькие детишки во всем мире будут вставать и отвечать учителям, когда этот рашизм начался, на какой земле, кто победил в борьбе за свободу против именно этого страшного понятия», — заявил президент Украины Владимир Зеленский. Ранее в апреле 2022 года Верховная Рада Украины признала Российскую Федерацию террористическим государством с тоталитарным неонацистским режимом и запретила пропаганду российской агрессии против Украины. В мае Парламентский комитет по гуманитарной и информационной политике Украины призвал массмедиа использовать слово «рашизм» и его производные в своих публикациях и эфирах. В августе Министерство образования и науки Украины внесло изменения в школьную учебную программу, в том числе добавив понятия «русский мир» и «рашизм».
Пока это слово неохотно употребляют в официальных документах за пределами Украины, однако его часто можно встретить в социальных сетях: «рашизм» быстро распространился в блогах и комментариях к ним. Начиная с апреля 2022 года, наблюдается резкий всплеск словоупотребления, в основном в украинских ресурсах, — до российско-украинской войны слово практически не встречается в статистике. После резни в Буче и публикации свидетельств массовых убийств мирных жителей «рашизм» вошел как в украинский, так и в российский публичный дискурс. Со временем начали появляться и научные публикации, в которых исследователи употребляют это слово как устоявшийся термин. Поскольку зачастую они никак не комментируют выбор понятия, нет и внятной научной дискуссии о том, что оно означает и так ли необходимо для описания современных событий. Хотя есть и те, кто горячо приветствует его появление.
Апологетом этого слова выступает американский историк Тимоти Снайдер. В статье The War in Ukraine Has Unleashed a New Word ученый путано пытается объяснить семантику и этимологию рашизма англоязычным читателям The New York Times. Ученый упоминает уникальную билингвальность украинского общества, на которую мало кто обращает внимание. Он поясняет, что рашизм фактически означает «русский фашизм» (Russian fascism). И здесь начинаются проблемы интерпретации. Господин Снайдер указывает, что «”рашизм” — это полезная концептуализация путинского мировоззрения». В объяснении понятия историк ссылается на путинские цитаты, представляя их наглядным примером российского имперского мышления. Исследователь предлагает транслитерировать термин на английский как «ruscism» (русизм), который вбирает и отсылку к России, и намек на что-то политологическое, и указание на фашизм как идеологию, присущую российскому государству.
Снайдер, знакомый с мемной культурой, указывает на еще одну ассоциацию рашизма — со словом «Раша», разговорной формой, калькой с Russia, а также «Рашкой», примером языковой игры, пренебрежительным названием России, которое распространилось в соцсетях. Это понятно: украинцы, знающие русский язык, понимают эту отсылку, когда встречают рашизм в комментариях. В этой статье господин Снайдер указывает, что россияне произносят слово «Россия» через «а» [Расийа], и и эта фонетическая особенность, переданная через [ра] в слове «рашизм», якобы скрепляет связь между словами «Россия» и «фашизм».
То есть, следуя логике историка, это удачное совпадение английской и русской фонетик, благодаря чему удалось избежать химер вроде «рошизм», «рушизм» или «россизм». Определяющей в словообразовании становится логика английского языка.
Хотя Снайдер отдает должное находчивости создателей слова «рашизм», называя результат «элегантным», он признается, что более корректным было бы название ruscism (русизм). Возможно, это сделало бы неактуальным смысловое различие между словами «российский» и «русский», но тут появляются новые проблемы. В первую очередь страдает однозначность термина. Если идеология называется русизм, то ее последователь, по правилам русского языка, — это русист. Если бы я услышал оба этих слова до войны, у меня не возникло никаких сомнений в том, что они означают. Русизм — это слово или речевой оборот, заимствованный из русского языка. Русист — это специалист в области русской филологии. И я очень удивился бы, узнав, что кроме общепринятых значений у этих слов есть фашистские коннотации.
Историк Тимоти Снайдер
Здесь можно возразить: да кому какое дело до того, как это звучит в русском языке! Главное, чтобы было понятно англоязычному читателю, кому и преподносится этот термин. Этот контраргумент высвечивает главные предположения моей статьи — в адресности неологизма и его пропагандистском подтексте. Господин Снайдер — видный специалист в российской истории, но он, к сожалению, не филолог, поэтому упускает из виду существенные детали, которые влияют на понимание термина. У научного термина не может быть никакого адресата, его функция — предельно однозначно и ясно обозначить границы феномена, избегая двусмысленности. У рашизма проблемы и с тем, и с другим, и не только в русском, но, например, и в финском языке.
Историк уверен в полном соответствии существующего в России политического режима характеристикам фашистского государства: культ харизматичного вождя, культ мертвых, корпоративистские практики, мифологизация прошлого, теории заговоров, централизованная пропаганда, милитаризм. Сюда же другие исследователи вносят культ насилия и гипермаскулинную культуру, высокий уровень репрессий и империалистические проекты. Правда, проблемы возникают с тем, к какому политическому режиму все-таки относится Россия. Чтобы параллель была более понятной: ее называют и авторитарной, и даже тоталитарной. Тут появляются два вопроса: что тогда тоталитарное государство, если Россия уже подходит под его критерии, и возможен ли фашизм в авторитарном обществе или это все-таки сугубо тоталитарное явление?
Особенность определений и концепций фашизма заключается в том, что они формулировались в послевоенное время, когда исследователи осмысляли значительный исторический материал, который впервые публиковался в те годы. Все категории, например, составленные Умберто Эко, которого цитирует каждый первый публицист, — это не методичка по поиску фашизмов в каждой квартире. Эко набросал свои 14 признаков, полагая, что если мы можем отыскать что-то из них в конкретной исторической ситуации, это говорит лишь о верном пути. Это не значит, что для объявления государства фашистским нужно найти все 14 признаков (а есть и такие, кто очень старается найти их все). Не означает это и того, что если вдруг вы нашли только пару-тройку соответствий, то беспокоиться не о чем. У Муссолини не было под рукой списка Умберто Эко, у него вообще не было пошаговой программы, как стать еще большим фашистом и что нужно для этого сделать.
Поэтому чаще всего рассуждения о том, является ли Россия фашистской — это попытки набрать максимальное количество очков в списке категорий из концепции, которая описывает всего лишь модель фашизма. То есть то, что, как мы предполагаем, должно считаться фашизмом при прочих равных.
Если попытаться понять, что входит в определение рашизма, то довольно скоро мы выясним, что эти списки признаков, которые приписывают путинскому режиму, ничем особо не отличаются от классического понимания фашизма. За одним исключением — что события происходят в России, здесь и сейчас. При объяснении понятия авторы, в том числе и господин Снайдер, всегда связывают рашизм с фигурой Путина. Таким образом, можно предположить, что в дискурсивное поле понятия должен входить Путин, чтобы оно было целостным. Без Путина рашизм оказывается лишенным своего дискурсивного субъекта, поскольку всё понятие в публикациях авторов соотносится в первую очередь с его суждениями. Для наглядности ситуацию можно сравнить со сталинизмом: выньте из сталинизма Сталина — и определение развалится, потому что описывает режим личной власти вождя. Путинизм, как и сталинизм, оказывается теоретически пластичным термином, и если бы в 2008 году Путин неожиданно самоустранился и передал власть Медведеву без рокировок — то, вероятно, такого термина в современном понимании и не возникло бы, а следовательно — и рашизма.
Еще одно распространенное замечание к рашизму — это акцент не на акторах, а на самом государстве. Ведь фашизм никто не называет итализмом, а нацизм — германизмом. Получается, что рашистская идеология неразрывно связана с самой страной. Вернее, не с Россией, а с тем образом России, который может возникнуть у человека, использующего это слово. Отсюда можно сделать далеко идущие выводы, что рашизм является неотъемлемой чертой российской государственности, и нейтрализовать эту идеологию можно лишь одним способом — добившись распада России. Возможно, кто-то согласится именно с этой трактовкой рашизма, но в научной дискуссии этот путь — тупиковый, поскольку тогда придется вычленять сущностные характеристики российской государственности и соотносить их с рашизмом. Очевидно, что дальше публицистических разговоров такое обсуждение не пойдет: это какие? Имперскость, авторитарность, кровожадность? Подобное занятие не будет отличаться от попыток российской власти объяснить на обязательных для студентов лекциях, из чего же эта государственность состоит.
Умберто Эко
Снайдер — автор и другого неологизма, который он также активно продвигает. Для того чтобы выделить путинский режим в отдельную разновидность фашизма, историк придумал термин «шизофашизм». На поверку выясняется, что единственным отличием шизофашизма от родового понятия является привычка российских властей обвинять в нацизме украинскую сторону. Этот прием давно описан исследователями пропаганды и называется «зеркальное обвинение». Наверняка господину Снайдеру известно, с чего началась Вторая мировая война и как Третий Рейх обвинил Польшу в нападении на радиостанцию в Глайвице. Бесконечные репортажи о «нацистских ужасах» в Украине в эфире российских каналов ничем по механизму воздействия на аудиторию не отличаются от приемов геббельсовской пропаганды. Стремление к «денацификации» — пропагандистский прием, который призван решать сиюминутную задачу убеждения аудитории в необходимости принятых мер, и он никак не может быть основанием для выведения новой разновидности фашизма, качественно отличающейся от предыдущих. Особенностей маловато.
«Фашисты, называющие других людей фашистами, — это фашизм, доведенный до своей нелогичной крайности как культ отрицания разума. Это финальная точка, когда разжигание ненависти искажает реальность. Это апогей торжества воли над мыслью. Называть других фашистами, будучи фашистом, — основная путинская практика. Я назвал это шизофашизмом. У украинцев более элегантная формулировка. Они называют это рашизм» (Т. Снайдер)
Понятие «шизофашизм» неудачно еще и потому, что имеет эйблистские коннотации. Это расхожий риторический прием, который постоянно используют в публицистике, — обесценить противоположную сторону, объявив, что люди просто сошли с ума, психически больны или неадекватны. На этом моменте дискуссия подразумевается законченной, поскольку сумасшествие должно снимать все вопросы о дальнейшем поведении контрагента. Господин Снайдер поясняет, что российское мировоззрение расколото (шизо–), соединяет парадоксальные и несоединимые вещи, выглядит карикатурой на реальный фашизм. Я предполагаю, что господин Снайдер поддался влиянию российской пропаганды и ужаснулся примерам того, как она работает. Недоумение вызывает то, как историк обходит стороной или не замечает весь массив нацистской пропаганды, в которой примеров этого расколотого мировоззрения ничуть не меньше, чем в современной российской.
Господина Снайдера называют специалистом по истории России и восточноевропейских стран. Как эксперт, историк должен знать о традиционном различии в описании национального в русском языке. В английском есть слово, которое обозначает принадлежность к России — Russian. В русском языке есть два слова «российский» и «русский», и это не одно и то же. Не вдаваясь в семантические тонкости, мы можем назвать несколько устойчивых словосочетаний, которые показывают эту разницу: «российский триколор», «российская федерация», «российская армия», но «русская культура», «русская литература», «русская кухня». Сюда же можно отнести идеологему «русский мир», которая подчеркивает некое иллюзорное культурное пространство и по идее должна объединять всех носителей русского языка.
Безотносительно к интерпретации выражений, «российский» — понятие более полисемичное, чем «русский». Российским может быть регион как часть страны, и это не то же самое, что русский регион. Даже российская армия — не русская армия, так как в ней находятся не только русские, но и российские граждане других национальностей. Эти тонкости неразличимы в английском языке, и необходим обязательный контекст, чтобы англоязычный читатель разобрался, почему всех этих многословных объяснений Снайдера все равно недостаточно. Сам же историк признается, что «самый большой риск такого <…> слова состоит в том, что оно будет обозначать, что все русские — фашисты просто в силу того, что они — русские».
Российский правый философ Александр Дугин
Тогда как перевести словосочетание господина Снайдера Russian Fascism в этом контексте? Или по-другому: можем ли мы утверждать, что российский фашизм — существует? Если принять, что расизм для любого фашизма как идеологии является имманентным, то против кого направлена его российская разновидность? В признаках рашизма указывают «нетерпимость к элементам культуры других народов», что вызывает вопросы, если речь идет о такой многонациональной стране, как Россия. Нетерпимость кого к кому? Русских к бурятской культуре? Якутов к дагестанцам? Этот вопрос не отменяет существования имперского мышления и колониалистских тенденций, но утверждать некую универсальную нетерпимость к другим культурам как характеристику именно российского фашизма — просто некорректно.
В этой формулировке подразумевается конкретный пример «великодержавного шовинизма» и парадоксальная идея Путина о (не)существовании «братского» народа (украинцев), ради спасения которого нужно уничтожать его же самого. Действительно, в провластном дискурсе мы обнаруживаем геноцидальные намерения, которые логично приписать русскому фашизму, раз Путин утверждает, что украинцы на самом деле — русские. Но что делать с понятием русский фашизм, который появился задолго до Путина? Российский фашизм и русский фашизм — это одно и то же? Или все-таки они обозначают разные вещи?
Безусловно, современный путинский режим обладает фашистскими чертами. Но называть его логичным продолжением русского фашизма будет грубым упрощением. Многочисленные публикации связывают взгляды российских силовиков с эклектичной философией евразийства Александра Дугина, измышлениями Александра Проханова, методологами — последователями Георгия Щедровицкого и другими мыслителями, близкими к российской власти в разное время. Однако я не берусь называть Дугина, Проханова или Глеба Павловского главными идеологами путинизма, а стремление власти к идеологизации публичного поля — русским фашизмом в путинском изводе.
Еще одна особенность русскоязычного публичного дискурса — это смешение понятий фашизм и нацизм во многом из-за советского пропагандистского влияния. В разговорной речи мы подразумеваем под фашистами немецких национал-социалистов, и нацизм как обозначение идеологии Третьего Рейха не прижился в публичном поле. Поэтому корректнее было бы назвать современный русский фашизм русским неонацизмом, как его проявления в других странах. Однако эти научные тонкости делают конструкцию господина Снайдера еще более неустойчивой и приводят нас к определенным выводам.
Множество неонацистских движений появилось и расцвело в России в 1990-е годы и уже в путинское время они не отличались лояльностью к власти, которая методично их преследовала, как и любые другие оппозиционные организованные силы. Поворот произошел после захвата Крыма в 2014 году, многие неонацисты участвовали в конфликте, а российская власть осознала выгоды от сотрудничества с таким пассионарным движением. Поэтому утверждать, что фашизм все эти годы вызревал в недрах российского государства, а война в Украине — некий результат тридцатилетнего развития российского режима, — значит думать, что германский нацизм родился в Версальском дворце. Подгонять исторические события к некой хронологии, которая вела к расцвету фашизма в Кремле, — это манипуляция историей. Если бы все было так просто. Фашизм вызревал не в России, а в голове Путина.
Выстраивание причинно-следственных связей между всплеском русского неонацизма в 1990-х и современным политическим режимом в России приводит к тому, что детали идеологии русских фашистов вдруг оказываются в представлениях авторов близкими и Путину: например, антисемитизм, а также неоязычество и монархизм.
С начала войны украинское общество нуждалось в простом понятии, которое означало бы абсурдную позицию российских властей. Этим понятием стал рашизм. Выходит, что рашизм передает оценочное суждение о российском провластном дискурсе, который согласуется с мировоззрением Путина. Рашизм отлично работает как пропагандистская идеологема во время войны. Но такое слово не годится для научного термина.
Большая опасность для исследователя и ловушка, в которую угодил господин Снайдер — пойти на поводу пропаганды и начать описывать пропагандистские идеологемы, выдавая их за сущностные характеристики режима. Безусловно, пропаганда отражает устремления власти, но любому исследователю нужно трезво подходить к анализу материала и постоянно держать в голове, что пропаганда не равна режиму, ее производящему. Единственное качество пропаганды, важное для заказчика, — это ее эффективность. Аморальность, нелогичность, абсурдность пропаганды никоим образом не является ее недостатком в глазах создателя, если это позволяет эмоционально воздействовать на аудиторию. Наглость, цинизм и развращенность путинской элиты не делают ее шизофашистской: нацистская верхушка была какой-то более рациональной и менее кровожадной?
Выходит, что рашизм — это попытка соединить две сущности в одном понятии: и якобы существующую российскую идеологию, которую формулируют Путин и несколько других одиозных спикеров, и негативные явления современного путинского режима, которые, с одной стороны, подходят под признаки фашистского государства, и, с другой, должны иллюстрировать неизменные российские черты, не зависящие от обстоятельств (например, имперское мышление, шовинизм и т. д.).
Как сказал исследователь Марк Липовецкий, «рашизм — не идеология, а квазиидеологический нарратив». Я согласен с Липовецким, что существование российской идеологии — это еще вопрос, и здесь нет никакого консенсуса.
Если заниматься неблагодарным делом и проводить какие-то параллели, то необходимо указать на топорность отсылок, которые часто приводят авторы, говоря о рашизме. Например, «империализм советского типа» и вообще отсылки к советскому опыту, который будто является моделью для путинского мировоззрения. Публицистически, может быть, это звучит убедительно, но не выдерживает критики с исторических позиций. Потому что не существует какого-то усредненного советского опыта, который метафорически витает в виде платоновского идеала. Советский опыт 1920-х, 1930-х или 1970-х годов — это совершенно разные обстоятельства и разные примеры.
Господин Липовецкий прозорливо указывает на схожесть логики путинского режима с реалиями позднего сталинизма: всеобщая подозрительность, усталость системы, выматывающие идеологические кампании, в том числе борьба с космополитизмом, постоянная психологическая мобилизация, новая волна репрессий. За последний год стало ясно, что сравнения путинского времени с брежневским периодом хромают: на фоне Путина эпоха застоя выглядит уже не такой гнетущей и бесчеловечной. Как для самого путинизма ловушкой стала идеализация советской эпохи, так для исследователей режима Путина рискованным становится оперирование чем-то усредненно «советским».
Мы приходим к выводу, что, зародившись в соцсетях и обрастая мемами, рашизм стал популярным выражением не только в политическом дискурсе, но и в академической среде. Его используют в пропагандистских целях, чтобы предельно просто и доступно описать позицию воюющей стороны. Однако у неологизма слишком много недостатков, чтобы адекватно отражать те явления, которые называют современной российской идеологией. По сути, рашизм — это путинизм. Проблема инкорпорации этого термина в академическую среду заключается в том, что рано или поздно путинизм исчезнет вместе со своим главным носителем, а рашизм в многочисленных публикациях останется. Из-за неоформленности, размытости и пропагандистской заряженности понятия этим словом при должной изобретательности можно называть все, что каким-либо образом связано с российской политикой и государственностью. И попытки объяснить, что налет наукообразности не делает слово чем-то отличным от выражений «совдепия», «империя зла» или «путлер», также объявят рашизмом.
Текст: Николай Чикишев