Корреспондент AliqRu сходил на русскоязычный спектакль «Бред вдвоем» великого французского драматурга в исполнении армянских актеров и его захлестнуло волнами рефлексии.
Он. Некоторые не хотят умирать сами. Они предпочитают, чтобы их убивали. Им не терпится. А может быть, им это нравится.
Она. Может, тогда им кажется, что это еще не настоящая смерть.
Он. Так, наверное, проще. Так веселее.
Она. Это и называется обществом.
19 октября в центре Еревана показали весьма необычный спектакль, «Бред вдвоем» (Délire à deux, 1962), одну из поздних вещей прожившего всю жизнь во Франции румына Эжена Ионеско. Актеры Лев Налбандян и Нара Тумасян играли вдохновенно. Текст соответствовал оригиналу практически полностью, была пропущена лишь небольшая сцена в конце, которая подразумевала участие других актеров и помешала бы камерности зрительского опыта.
Эта камерность всячески подчеркивалась оформлением — на сцене театра была устроена еще одна мини-сцена для зрителей, а актеры играли в самой ее глубине, отделенные от публики стилизованной колючей проволокой. Говорить про саму постановку, кроме благодарности за выбор сюжета, сейчас уже не хочется. Отмечу только не слишком удачное режиссерское решение — четырехкратная (!) вставка музыкальных записей «Не выходи из комнаты» Бродского. Они выбиваются не в лучшую сторону и по стилистике, и по художественному уровню. В остальном же получилось достойное обрамление великого текста.
Сюжет? Семейная пара, прожившая вместе 17 лет, ссорится по абсурдным поводам во время идущей за окном войны, до которой им нет никакого дела, кроме заботы о том, чтобы столкновения с войной избежать — обе воюющие стороны персонажи называют «они» и не испытывают к «ним» ничего, кроме страха, отвращения и желания, чтобы «они» все это прекратили.
Знакомый сеттинг, и совершенно неудивительно, что для постановки осенью 2023 года была выбрана именно эта пьеса Ионеско (а, например, не сюрреалистические «Носорог» или «Лысая певица»), где фоном идет война, с которой нам надо учиться жить и параллельно бороться с собственной рутиной существования и отсутствием смысла и будущего.
Это чувство, я думаю, знакомо каждому рефлексирующему релоканту. Жизнь превращается в ожидание, когда «все это» кончится, даже если по видимости ты чем-то занят. Мы ждем и ждем, а это ведь и есть наша единственная жизнь, и она идет прямо сейчас, и она проходит. Как произносит в пьесе героиня Нары Тумасян: «И ведь это так дальше и будет. То ураган, то забастовка на железной дороге, потом грипп, потом война. А когда нет войны, все равно война». Жизнь — это и есть война, что подметил еще Гераклит. Но в этом великий парадокс, ибо война при этом невыносима. Мы ждали, пока завершится COVID, а потом — когда война. Не надо ждать, жизнь одна (рифма случайна).
Достаточно оглянуться вокруг, почитать газеты, чтобы понять, что добро невозможно. Но достаточно опять же посмотреть на капельку воды в микроскоп, чтобы увидеть, что клетки, микроскопические существа, только и делают, что бьются между собой, взаимно убивают, пожирают друг друга. Происходящее в бесконечно малом идет на всех уровнях громадной вселенной. Ее закон война. Вот и всё. Мы это все знаем, но уже не обращаем внимания. Достаточно это осознать, достаточно задуматься, чтобы отдать себе отчет в том, что так не должно быть, что жить невозможно. Сбивает с толку, трагично уже и то, что мы зажаты между рождением и смертью; но быть обязанными убивать и быть убиваемыми — это недопустимо. Условия существования недопустимы,
— пишет Ионеско в своем дневнике, по сути — пронзительном исповедальном трактате, который он вел до самой смерти (а прожил драматург долго, до 1994 года, пережив и Сартра, и Беккета, и всех остальных своих современников, кроме затворника-долгожителя Мориса Бланшо).
Кто такой Эжен Ионеско? Мизантроп, гуманист, антифашист, антикоммунист, экзистенциалист, основатель (в 1950-м) театра абсурда. Ставшая основой нового жанра пьеса «Лысая певица» появилась весьма любопытным образом: 40-летний, но все еще неизвестный на тот момент автор пожелал выучить английский язык. Для этой цели Ионеско воспользовался одним из типичных тогдашних самоучителей, полных примеров обыденной разговорной речи, и очень скоро обнаружил, что читает какой-то сюрреализм.
Ионеско
Драматург ощутил, что «не учит английский, а, скорее, открывает удивительные истины вроде той, что в неделе семь дней, что потолок — наверху, а пол — внизу: вещи, которые он уже знал, но которые просто ошеломили его, поскольку были так же поразительны, как и бесспорно правдивы. Это чувство только усилилось с появлением в последующих уроках персонажей «г-н и г-жа Смит». К изумлению Ионеско, г-жа Смит сообщила мужу, что у них несколько детей, что они живут в окрестностях Лондона, что их фамилия Смит, что господин Смит — служащий, что у них есть служанка Мэри, которая, как и они, англичанка».
В таком духе «London is the capital of Great Britain» выдержана и вся эта безумная (самая экспериментальная и самая успешная) пьеса Ионеско, ближе к концу напоминающая творчество тогда еще не родившегося Владимира Сорокина.
Но весь этот балаган автор городит, конечно, не ради веселья, а чтобы продемонстрировать автоматизм человеческого восприятия. Вслед за Гурджиевым, Хайдеггером и, наверное, главным своим учителем, Альбером Камю, Ионеско настаивает: люди спят, когда живут, ходят и говорят, они слепы к тому, что жизнь это ужас, к тому, что смерть неизбежна, к тому, что наше повседневное существование представляет собой череду роботического абсурда.
Повторяю, я отдаю себе отчет в том, что говорю одни банальности. Люди называют это банальностями, это фундаментальные истины, которые мы пытаемся вытеснить, чтобы больше не думать о них и иметь возможность жить. Вам скажут, что не надо быть таким впечатлительным, что ненормально, чтобы эти вещи вас неотвязно угнетали. Мне же кажется ненормальным, что эти вещи вас не угнетают и что вкус к жизни, желание жить усыпляют наше сознание.
…Мне никак не удается понять, как это получается, что на протяжении веков, веков и веков люди соглашаются жить или умирать в нетерпимых условиях. Согласиться на существование под нависшей угрозой смерти, среди войн, страданий, не ответив на все это действенно, ярко, решительно! Как человечество могло принять свою земную судьбу, свою заброшенность, без всяких объяснений? Мы попались в какой-то общий капкан и даже не взбунтовались всерьез.
Альбер Камю, оказавший на Ионеско наибольшее влияние, предлагал читателю, всерьез воспринявшему его экзистенциальную философию абсурдизма, либо покончить с собой, либо признать жизнь абсурдом и не прятаться от этого факта ни в какие утешительные грезы вроде религии. Ионеско, на мой взгляд, более мягок. Его главная эмоция, которую, кстати, постоянно демонстрируют персонажи «Бреда вдвоем» — это непрерывное изумление. Изумление от существования, от всех феноменов, которые происходят.
В этом плане идущая за окном война не более удивительна и непостижима, чем Другой, с которым ты обитаешь рядом, пусть даже 17 лет. Семейная пара в пьесе непрерывно спорит, приводя разные схоластические и формальные доводы — и это, конечно, не только спор о мужчинах и женщинах, но и обо всех людях вообще, таких разных, непохожих, и таких в основе своей одинаковых.
Ионеско считает, что эта основа — неизбежно одинокая, но в то же время только она есть способ познать истину бытия, ту самую, которую обещают открыть искусители-лидеры массам — в чаемом торжестве коммунизма, панисламизма, фашизма, русского мира, чучхе, чего угодно, что способно воспламенить воображение человека.
Ближе к концу жизни, судя по дневникам, драматург склонялся уже к чему-то вроде персональной религии в качестве выхода, первичному состоянию детского удивления, к которому можно вернуться через возврат к самим вещам, к феноменам.
Сначала было первое изумление: осознание существования, изумление, которое можно было бы назвать метафизическим, изумление в радости и в свете, чистое, без суждений о мире, изумление, к которому я возвращаюсь только в мои моменты благодати, а они естественно крайне редки.
Но вместе с тем, отмечает Ионеско, в мире существует неразрешимый парадокс, заметный даже ребенку. Мир лежит во зле, и именно поэтому он абсурден.
Второе изумление прививается к этому первому. Удивленное суждение, констатация, что существует зло или, еще проще, что всё идет плохо. Констатация, что зло существует, прямо посреди нас, что оно подтачивает нас, что оно нас губит. Зло мешает нам осознать чудо. Зло словно бы не составляет части чуда, оно обыденно, оно наша повседневная пища. Радость бытия удушена несчастьем, утоплена. Это так же необъяснимо, как существование, связано с существованием. Тут великая загадка.
В финале единственного романа Ионеско «Отшельник» (Le Solitaire, 1973) мы снова встречаем знакомую по «Бреду вдвоем» ситуацию. Одинокий на этот раз мужчина, клерк средних лет, на которого вдруг свалилось огромное состояние, и который всю книгу не знает, что с ним делать, замечает: снаружи, на улице началась гражданская война.
Он принимает социальные беспорядки за продолжение своей собственной нестабильной психики, выходит на улицу и присоединяется к протестующим, воображая, что это «демонстрация его собственной внутренней катастрофы, в которой неожиданное богатство привело лишь к одиночеству, отчаянию и безумию».
Вот до чего доводит нежелание видеть, принимать и понимать Другого, будь то другие страны, другие культуры или даже люди другого пола. Замкнутость, изолированность, импортозамещение жизни проекциями. Остановимся здесь в проведении политических параллелей.
Она. Они не умеют себя вести. Зачем все это?
Он. Чтобы прожить жизнь.
Она. Мы тоже живем.
Он. Их жизнь не такая бессмысленная. Мне кажется, они скучают по-другому. Есть много способов скучать.
Исход, пожалуй, один-единственный. Это, наверное, созерцание, изумление перед фактом существования, как я выше написал. Это, между прочим, тоже способ бытия за пределами добра и зла. Я знаю, трудно жить в изумлении, когда ты на каторге, когда над головой стреляют из пулеметов или просто когда болят зубы. Будем всё же жить в удивлении, насколько для нас возможно. Богатство творения безгранично. Ни один человек не похож на другого, ни одна подпись не похожа на другую подпись. Невозможно найти двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев, каждый человек не кто иной, как он сам. Это тоже способно привести нас в изумление. Это тоже чудо.