Корреспондент AliqRu сходил в Ереванскую Оперу на величественное хоровое произведение и упал на дно колодца воспоминаний.
Я родился за два дня до Спитакского землетрясения, в городе на Северном Кавказе. Не помню, чтобы мама мне говорила, что толчки от чудовищной стихии в Армении дошли до ее роддома. Но они определенно дошли ментально. Одно из самых ранних моих, еще «заочных», впечатлений про Армению и армян — это связанное с ними ощущение какой-то огромной боли и травмы, трагедии, стоявшей за чертами их лиц.
Иногда, очень редко, оглядываясь назад, я видел в таком начале моей жизни зловещее предзнаменование. Но, по большей части, всё же не вспоминал про Спитакский ужас, просто нес какую-то законсервированную его молекулу в памяти с собой по времени, проективно видя ее в ауре армянских участников моего жизненного пути.
Кто бы мне сказал, что 35 лет спустя я буду сидеть в Ереванской опере и слушать «Реквием» Джузеппе Верди, поминальную молитву по 25000 погибших в тот день.
Удивительно, что старик Верди дожил до XX века (он умер в 1901 году, в возрасте почти 90 лет). Он фигура совсем из другого времени, а меж тем, всего через 14 лет после кончины композитора произошел геноцид армян.
А еще через 25 лет после этого в образцово-показательном городе-лагере Терезин «Реквием» Верди исполняли не менее 16 раз на потеху эсесовцам — и, говорят, исполняли очень хорошо и проникновенно — обреченные на смерть узники под управлением дирижера-еврея Рафаэля Шехтера. С каким чувством они исполняли тогда этот вердиевский реквием, несомненно, сознавая, что он — по ним самим?
Шехтер, как и, вероятно, большинство участников оркестра и хора, погибли в Марше смерти 1945 года. Всего в Терезине — под звуки регулярного «Реквиема» — умерло 33 тысячи человек. Среди погибших было и много армян — посол РА в Праге Тигран Сейранян неоднократно принимал участие в мемориальных мероприятиях в Терезине.
«Реквием» Верди — произведение монументальное. Полтора часа длительности, два хора, мужской и женский, четыре солиста, полный симфонический оркестр — при жизни автора его ругали, что это никакой не реквием, а просто опера на заупокойный текст.
Кроме дебютного исполнения в Церкви Сан-Марко в Милане, когда оркестром дирижировал сам Верди, кажется, не сохранилось сведений об исполнении «Реквиема», собственно, в церковных поминовениях — он сразу переместился на оперные подмостки.
И все-таки это реквием.
Верди посвятил его двум значимым для себя людям, умершим с промежутком в пять лет, композитору Джоакино Россини и писателю Алессандро Мандзони (автор романа «Обручённые», о любви, преодолевающей голод, чуму и гражданские войны).
Произведение написано в 1874 году, но временами звучит пугающе модернистски — да и просто пугающе — например, почти индустриальный по накалу «Dies Irae» (точнее, его первая часть: Верди разбил распев надвое, и вторая половина, со слов «Mors stupebit», оформлена уже как отдельный номер-рефлексия).
В то же время есть и почти легкомысленные фрагменты, например, «Sanctus» у Верди оказался воздушным и прыгающим, в стиле барокко. Налицо явное столкновение временных эпох в необычной форме. Это, скорее, не констатация произошедшей смерти, а размышление о ней в виде оперы — и я стараюсь, чтобы мой текст хотя бы отчасти передал это впечатление.
Находиться в зале в этот вечер было странно. Такое огромное количество людей на сцене, стоящих в торжественной фигуре в символических костюмах, почти как на иллюстрациях иллюминированных манускриптов. Зал и сцена как будто уравновесились, это был диалог двух больших групп людей, а не односторонняя трансляция со сцены некой мудрости.
Фото: armradio.am
В основном аудиторией Верди ожидаемо оказались люди среднего и пожилого возраста. Каждый из них, несомненно, помнил «темные годы» в начале 90-х, когда Армению окутали холод и мрак из-за отсутствия электричества — в страну перестало поступать топливо извне, а единственную собственную АЭС закрыли в 1989-м — на волне паники после Спитакского землетрясения, хоть она и не пострадала.
Геноцид был слишком большой трагедией для такого маленького народа. Спитакский ужас — и потом годы во тьме — оказались для армян слишком большими ударами. И такое чувство, как будто армянский народ интроецировал в себя эту боль, слишком колоссальную, чтобы ее прожить в полной мере и остаться в живых, и вытеснил в какое-то подпространство, параллельный мифологический мир, вызвать который к жизни, явить его в красках, помимо риторических лозунгов, может только искусство.
Я думаю, что всегда ощущал эту затаенную историческую боль в армянах, с которыми я общался. И если геноцид был больше ста лет назад, то Спитак — вот он, рукой протяни, на два дня младше, чем я.
Все связано, все совершает круг, и история гораздо ближе, чем кажется. Верди, Спитак, Терезин, геноцид, война, стихия, надежда.
Lux aeterna luceat eis, Domine,
cum sanctis tuis in aeternum,
quia pius es.