У музея литературы и искусства в этом году появится новый филиал — здание по адресу ул. Анрапетутян 32, специально отведенное под коллекцию Маркоса Григоряна. Наша корреспондентка поговорила со старшей научной сотрудницей музея о материальном и интеллектуальном наследии Григоряна, его роли в истории современного искусства, а также о процессе обновления экспозиции, официально приуроченном к столетию со дня рождения художника. Спойлер: обновление выглядит спорной затеей.
Музей литературы и искусства им. Егише Чаренца — буквально оборотная сторона самого крупного в Ереване музейного фасада, торжественно распахнутого своей колоннадой на площадь Республики. Со стороны улицы Арама расположено здание с элегантной претензией на синтез армянской и итало-ренессансной архитектуры и контрастно-сдержанным фасадом. Заглянув в один из двустворчатых дверных проемов и украдкой бросив взгляд на внутренний двор, можно подняться по свежей деревянной лестнице на второй этаж, где до недавнего времени можно было обнаружить сразу две разные вселенные.
Первая — насыщенная, даже перегруженная предметами, экспозиция, посвященная армянской поэзии, прозе, театру, музыке и кино — традиционная вселенная любого этнографического музея, которому всегда мало места. Вторая, ныне закрытая для посетителей, коллекция Маркоса Григоряна, подаренная музею в 1993 году — своего рода экосистема одного художника, бережно реконструированная на основе его работ и его личного собрания всевозможных антикварных вещиц персидского, армянского и русского происхождения.
В январе глава Министерства образования науки культуры и спорта РА Жанна Андреасян вместе с мэром Еревана Тиграном Авиняном подписали меморандум, утверждающий план создания специального музея Маркоса Григоряна в формате филиала музея литературы и искусства им. Егише Чаренца. Поводом для подписания послужило столетие художника: Маркос Григорян родился в декабре 1925 года.
Из разговоров с сотрудниками музея нам стало известно, что новая экспозиция будет готова к концу 2025 года, но это не точно. А пока постоянная выставка в основном здании музея литературы и искусства сворачивается — и, возможно, в итоге большая часть ее будет скрыта от от глаз широкой публики, пополнив бездонные музейные фонды.
Фрагмент закрытой экспозиции в Музее литературы и искусства им. Чаренца
Первопроходец в мире современного искусства
Маркос Григорян родился в Краснодарском крае, в семье бежавшей в 1915 году из Карса. В юности он переехал в Иран, учился в Римской академии изящных искусств, работал в Нью-Йорке и в целом был космополитом — несмотря на четко осознаваемую внутреннюю потребность жить на армянской земле.
Старшая научная сотрудница музея искусства и литературы Зара Моцакян рассказывает, что еще в 1946-м году, когда руководство ЦК КПСС приняло решение наладить связи с диаспорой и открыло двери в том числе армянам со всего мира, право на возвращение на родину буквально разыгрывалось в лотерею. Маркосу Григоряну тогда так и не выпал «счастливый билет» — он остался в Иране. Только в 1990-е, на исходе седьмого десятка своей жизни, художник смог исполнить заветное желание и переехать наконец в Гарни.
Изначально Иран для его преимущественно русскоговорящей семьи был сложным испытанием. В 1930-е годы в стране только начинались процессы индустриализации и вестернизации, медленно и неповоротливо менявшие традиционный восточный быт. Маркос получил классическое образование, но благодаря своему глубокому знакомству с американской художественной сценой, воспринял также и логику современного искусства.
В 1950-х годах модернизация Ирана уже шла в полную силу: это была эпоха институционализированного становления современного искусства, и Григорян стал амбассадором новых экспериментальных художественных практик, основал в столице несколько галерей, а в 1958-м курировал первую в истории Тегеранскую биеннале.
Имя «Марко Григорян» до сих пор широко известно носителям персидского языка.
Он много занимался преподаванием и смог собрать возле себя яркое сообщество учеников, ставших первым поколением иранских авангардистов.
Работы учеников Маркоса.
Марко Григорян, разумеется не был ни первым, ни самым знаменитым иранским художником второй половины XX века, но он учил и курировал самых знаменитых. На протяжении двух десятилетий свободы, предшествовавших фундаменталистскому перевороту, Маркос оставался точкой притяжения иранского актуального искусства.
С феерической смелостью он обращался к экспериментальным формам — самая знаменитая такая работа Григоряна была впервые выставлена в экспозиции ирано-американского общества в 1975 в Тегеране — проект без названия: инсталляция в виде стула, обвитого веревками, дополненная фотографией самого художника, балансирующего на таком же стуле, только сломаном.
В эту диалектическую формулу [инсталляция+фотография] Григорян вложил метафорическое высказывание о шатком состоянии института свободы слова в Иране. В таких эпизодах он проявлялся по-настоящему актуальным художником, отчетливо понимающим свое время.
Marcos Grigorian, Untitled. Exhibition “Volume and Environment”, Iran–America Cultural Society, Tehran, 1975.
Но был ли Маркос Григорян действительно «Колумбом в искусстве» и первопроходцем лэнд-арта? Ответ: и да, и нет.
Григорян действительно первым заменил краску на естественный грунт и использовал землю для создания произведений искусства. В его авторском нарративе этот жест был выражением, своего рода символической суммой восточной культуры, в чьем визуальном образе бесспорно доминируют пустынные ландшафты. Техника Маркоса как метафора восходит к зороастрийскому погребальному культу, к земле, смешанной с пеплом — именно такой состав в руках художника стал первым нетрадиционным материалом, когда он работал над леденящими душу сюжетами, переосмысляя трагический опыт Аушвица. Два монументальных полотна из этой серии работ — примеры великолепного образного письма, которым владел Григорян — находятся сейчас в Музее литературы и искусства им. Чаренца.
Marcos Grigorian. The Gates of Auschwitz, fragment (1956) / Charents Museum of Literature and Arts /
Да, Маркос Григорян создавал живописные образы, буквально используя землю как основной и даже единственный материал. Однако эти работы не являются лэнд-артом в строгом смысле слова.
Лэнд-арт — определенное историческим контекстом, очень специфическое американское движение в истории искусства, отличительной чертой которого стала работа с ландшафтом. Движение возникло как протест против коммерциализации искусства, эдакой выходкой неукротимых художников, не желавших становиться пешками в работе арт-дилеров. Смысл лэнд-арта в этом контексте сводится к тому, что спиральную дамбу Роберта Смитсона нельзя перевезти, а следовательно, нельзя выставить в галерее, чтобы сорвать куш. Протестный план, конечно, провалился, и американские галеристы все же придумали, как манипулировать такими работами, но важен сам принцип, интенция.
Robert Smithson, Spiral Jetty (1970) / Dia: foundation
Однако среди работ Григоряна есть одно произведение, которое укладывается в протестную логику лэнд-арта — это работа «A Place to Rest» 1975 г., которая сохранилась в виде фотографии, запечатлевшей художника лежащим в неглубокой, но очень широкой яме. В рамках наследия Григоряна эта фотография дополняет его грунтовую живопись. А в широком контексте она перекликается с художественной практикой Анны Мендьеты, американской художницы кубинского происхождения, которая еще за несколько лет до Григоряна превратила слияние с землей в перформативный художественный акт. В работах Мендьеты тема погребения и перерождения переплетена с образами пра-матери, плодородной земли. Получается, что работа Маркоса Григоряна важна в его внутренней антологии, но в то же время является вторичной по отношению к практикам лэнд-артистов.
Важно упомянуть, что Маркос не называл свои работы лэнд-артом. Он предпочитал более точное определение «land-art artworks», отмечая, что его работы обладают вполне традиционной арт-объекстностью, хотя и исполнены в экспериментальной технике. Хранительница коллекции Зара Моцакян, которая с 1998 года работала с самим художником, а затем курировала его коллекцию в музее литературы и искусства, говорит, что подобное разделение «land-art» и «land-art artworks» сегодня практически не встречается, хотя в старых американских изданиях его можно найти.
Жизнь и судьба музея
Маркос Григорян передал свою коллекцию в музей литературы и искусства с одной просьбой — не разделять собрание и экспонировать всю коллекцию как единое целое. По сути, его подарок музею — цельная экосистема, эстетическая среда, в которой грань между собственными произведениями Григоряна и найденными им объектами истончена до невозможности.
В 2016 году под чутким руководством Зары Моцакян коллекция была превращена в роскошную, эстетически выверенную и очень увлекательную экспозицию. Рассеянные по длинному коридору, упакованные в две небольшие комнаты предметы старинной иранской керамики, кофейной живописи, также миниатюры, граммофоны, утюги, стеклянная посуда, ковры и некоторые «land-art artworks» Маркоса смотрелись удивительно органично. Здесь было выставлено 90% процентов вещей из собрания. Сделать выставку из такого изобилия визуальных паттернов и при этом избежать перегрузки и аляповатости — задача нетрививльная, но Заре удалось это сделать. Экспозиция действительно была редким примером изобильной классической экспозиции, которая не похожа на забытый всеми областной этнографический музей. Это было маленькое чудо.
Закрытая экспозиция в музее литературы и искусства им. Чаренца
Новое экспозиционное пространство, по-видимому, окажется еще меньше. Если для коллекции Маркоса Григоряна будет выделен исключительно одноэтажный флигель по адресу Анрапетутян, 32 — крохотный корпус, весь фасад которого состоит из двух окон, обвитых ажурной каменной резьбой, — то у куратора не будет иного выбора, кроме как отправить большую часть коллекции в фонды.
На первый взгляд может показаться, что это незначительная потеря на фоне проекта реконструкции исторической архитектуры и вроде вполне логичного соединения персидской миниатюры и керамики из коллекции Григоряна с историческими интерьерами, которые в конце XIX века создавались как приемная персидского посла. Отсюда орнаментальные росписи, резные розетки и зеркала. И ведь похоже, что для архитектурного наследия Кентрона музей Маркоса Григоряна — это очень хорошая новость, не так ли?
Нет, не так. Бывший кабинет персидского посла — великолепный архитектурный памятник, который сам по себе может быть точкой притяжения туристов и вообще не нуждается в «коллаборации» с музейными фондами. Не менее самостоятельна как историческая и эстетическая ценность — коллекция Григоряна, которая до начала февраля прекрасно смотрелась в уже построенной экспозиции. Попытка смешать две богатых, сложных, самодостаточных формы легко может обернуться превращением обеих в казенную тыкву, в бесцветно-пестрый гибрид. Можно только держать кулачки и надеяться, что благодаря самоотверженности кураторов новая экспозиция каким-то чудом окажется не хуже старой.
Не вполне ясно, какие мотивы послужили основой для решения «скрестить» коллекцию Маркоса Григоряна с бывшим кабинетом персидского посла. Возникает предположение, что в этом случае государственная политика в отношении культурной памяти свелась к имитации бурной деятельности — провести ивент об инвестициях в долгосрочные проекты. Бессмысленный перенос коллекции Маркоса Григоряна в отдельное здание выглядит как растерянный жест со стороны института культурной политики, который попросту не знает своих задач. А между тем, вместо такой вот тактики ньюсмейкинга гораздо продуктивнее было бы стимулировать просветительскую функцию музея и распространять, например, знание о реальном значении фигуры армяно-иранского художника в международном художественном дискурсе. Какой смысл соучаствовать и без того печальному процессу, в котором фигура прекрасного самобытного художника стихийным образом встраивается в идиотские гонки художественного «прогресса»?
Нет, не так. Бывший кабинет персидского посла — великолепный архитектурный памятник, который сам по себе может быть точкой притяжения туристов и вообще не нуждается в «коллаборации» с музейными фондами. Не менее самостоятельна как историческая и эстетическая ценность — коллекция Григоряна, которая до начала февраля прекрасно смотрелась в уже построенной экспозиции.
Подарок Параджанова
В упомянутом выше меморандуме министерства и мэрии была анонсирована пока не определенная публичная программа, приуроченная к столетию Маркоса Григоряна. Первое событие в это программной череде — миниатюрная выставка одного ковра в музее литературы и искусства им. Чаренца. У этого экспоната большая история, связывающая двух великих армян, один из которых практически канонизирован посмертно. Ковер этот не очень-то ценный кустарный объект, но некогда приобрел историческую ценность, тайно преодолев Атлантический океан в качестве подарка от Сергея Параджанова к Маркосу Григоряну. Чтобы сообщить другу о том, что подарок благополучно прибыл, Маркос, будучи в Нью-Йорке, сфотографировался с этим ковром на плечах, послав таким образом привет Параджанову в СССР.
Биография Маркоса Григоряна очень богата подобными историями, и они все еще живут в памяти людей, которые его знали. Будем надеяться, что в публичной культурной программе к столетию со дня рождения художника будет не только имитация бурной деятельности (в виде бессмысленного переноса его коллекции в новое экспозиционное пространство), но и другие истории о друзьях, путешествиях, кураторских и художественных практиках Маркоса Григоряна.
Фрагмент ковра, подаренного Маркосу Григоряну Сергеем Параджановым.
Текст: Катя Чернова.