Уроженец Донецка, украинский певец Игорь Левченко в декабре 2024 года освободился из российской тюрьмы, где он с начала войны отбывал срок по обвинению в разжигании ненависти к российским военнослужащим. После выхода на свободу Левченко на короткое время приехал в Ереван и дал интервью Lava Media.
Во второй части беседы Игорь Левченко рассказал о суде над ним в подмосковном Красногорске, о том, как его этапировали через половину России в рязанскую колонию, а также поведал о порядках в российских СИЗО и тюрьмах. Помимо этого, Левченко поделился своими планами на ближайшее будущее и размышлениями о пережитом.
Первую часть беседы можно прочесть здесь.
«ГЛАВНЫЙ ПРЕСТУПНИК РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ, ВЫХОДИ НА СУД!»
Как проходил судебный процесс?
Было пять заседаний. Судья Красногорского суда Елена Лаврова внимательно выслушивала каждого свидетеля моей защиты, приобщала к делу обращения от моих знакомых и выводы независимой лингвистической экспертизы, которую мы заказали в Рязани. Кстати, рязанские эксперты сперва не хотели за это браться. Но когда они узнали, что человека вот-вот посадят на несколько лет, они просто из принципа согласились. И они провели эту экспертизу, в которой подтвердили, что в моих словах нет состава вменяемого мне преступления.
Суд, хотя и приобщил это к делу, но никакой оценки не дал. Он отклонил также наше ходатайство, в котором мы заявили, что горе-эксперт Данил Михеев, который по заказу следствия проводил лингвистическую экспертизу моего видео (на суд он, кстати, пришел с георгиевской ленточкой), не имеет надлежащей квалификации [в августе 2022 года минюст РФ фактически подтвердил эти доводы, что никак не отразилось на деле Левченко. — Lava Media].
На суд приехал мой друг, музыкант и фронтмен группы Bunraku Виталий Алексашин, который в качестве свидетеля сказал обо мне хорошие слова. Приезжали и другие свидетели моей защиты. И на суд их выступления не повлияли. Я всегда буду благодарен им.
Какова была ваша позиция на суде?
Мы с адвокатом просили прекратить дело и оправдать меня. Я прямо говорил, что всё это разбирательство несерьезно, называл его цирком. Это, кстати, понимали даже конвоиры. Когда они открывали дверь в камеру, то, смеясь, говорили: «Главный преступник Российской Федерации, выходи на суд!». И один из них, когда озвучили приговор, сказал мне: «Ты знаешь, мы между собой были уверены, что тебе штраф какой-то дадут». И пожелал мне держаться.
Как вы встретили приговор?
Адвокат заранее мне сказала, чтобы я был готов именно к тюремному сроку. И когда прокурор Терешкова в прениях потребовала дать мне три с половиной года лишения свободы в колонии общего режима, было очевидно, что будет реальный срок, пусть немного меньший запрашиваемого. Так и вышло — дали три года. Но эмоционально, конечно, было непросто это услышать. Ноги у меня немножко подкосились, в горле пересохло… Нелегко это пережить: когда ты стоишь за решеткой, тебя дают реальный срок и ты понимаешь, что в ближайшие годы не увидишь свою семью…
Могли ли вы за несколько лет до этого представить, что очутитесь в российском суде в роли обвиняемого?
Знаете, как ни странно, а вот почему-то мог. Я просто знаю себя — что я в некоторых вопросах, в некоторых вещах не промолчу. И тогда ведь уже прошли процессы и Надежды Савченко, и Олега Сенцова, и других украинцев. Так что я ловил себя на мысли, что такое и со мной может случиться.
Была ли апелляция?
Конечно, была — в Московском областном суде, в конце августа 2022 года. Но она была смешной и формальной. Приговор оставили в силе.
Где вас держали всё это время?
Всё в том же Волоколамском СИЗО.
Там меня долгое время держали одного в камере. Не было ни связи, ни переписки с родными. Я постоянно писал заявления с просьбой перевести меня в другую камеру, и мне сперва под разными предлогами — то у меня статья тяжкая, то у меня, по их мнению, слишком длинные волосы — отказывали. Но потом перевели-таки в обычную камеру, где сидело несколько человек.
Условия в бытовом смысле были ужасные. Я приезжал на суд — у меня вся рука была красная, искусанная какими-то клопами. Началась аллергия, развился псориаз.
В этом СИЗО я провел в общей сложности почти полгода, до этапа в колонию.
И один из них, когда озвучили приговор, сказал мне: «Ты знаешь, мы между собой были уверены, что тебе штраф какой-то дадут». И пожелал мне держаться.
ИЗ ВОЛОКОЛАМСКА В РЯЗАНЬ — ЧЕРЕЗ НОВОСИБИРСК
В какую колонию вас определили?
Это была ИК-6 общего режима в поселке Стенькино в Рязанской области. На этап в неё меня отправили дней через десять после апелляции. А привезли меня туда 21 декабря 2022 года, на следующий день после моего дня рождения.
Насколько трудным был этап?
В «столыпинском» вагонзаке я ехал в холодное время года. В вагоне было очень промозгло. Была огромная проблема с туалетом: выпускали пару раз в сутки. В «купе», рассчитанном на шесть пассажиров, было 12-14 человек; спали по очереди. Это самое неприятное воспоминание в плане элементарного комфорта.
Отдельная тема — поездка от поезда до очередного СИЗО. Это всегда долго: автозак тоже переполнен и несколько часов стоит и ждёт, пока будут готовы принять очередную партию заключенных. Опять же вопрос туалета: ФСИНовцы успевают по два раза сходить, а мы ждем и терпим.
Очень сильное воспоминание осталось у меня от пути из вагонзака в автозак, который вёз нас в рязанское СИЗО. Нужно было пройти пешком всего 300 метров, но в наручниках, которые одним концом были надеты на руку, а другим прицеплены к общему тросу. И вот так мы шли по вокзалу на виду у всех людей… С психологической точки зрения это было ужасно.
Вас везли в вагонзаках больше трех месяцев? Почему так долго?
Путь был через СИЗО в Самаре, Тольятти, Челябинске, Новосибирске и потом обратно, в таком же порядке. Последним «перевалочным пунктом» был СИЗО в Рязани, а оттуда меня уже доставили в колонию.
Для чего всё это делалось, почему был такой сложный путь, я не знаю. Система этапирования заключенных в России для меня осталась загадкой.
В первом СИЗО, в Самаре, я пробыл недолго. После этого меня перевезли в Тольятти, и вот это СИЗО для меня оказался самым страшным. Там меня избили.
Кто? И из-за чего?
Сотрудники СИЗО, кажется, оперработники. И, как я понял, просто так.
Сперва был обычный досмотр, потом я оделся, но тут они сказали, что нужно раздеться ещё раз — якобы поскольку у меня экстремистская статья, нужно проверить, есть ли у меня татуировки и какие. Подшучивали: «У тебя же по-любому там свастика есть». Я разделся до трусов, они потребовали и их снять. Когда я это сделал, подошел один сотрудник и ударил меня чуть ниже живота. Потом снова и снова.
Я не помню, сколько ударов мне нанесли. При этом они говорили: «Ну что, “Слава Украине”? Или всё-таки “Слава России”?».
Я ничего не отвечал, и не потому, что не хотел, а просто не мог. У меня от этих ударов было какое-то чувство удушья. После очередного удара я просто упал и уже не вставал.
Мне ещё угрожали электрошокером, но не применяли его. Потом сказали одеться и отвели в одиночную камеру в спецблоке, где, как я потом узнал, содержат либо злостных нарушителей режима, либо каких-то особо опасных преступников.
Долго вас там держали?
Я просидел там полтора месяца. Это была небольшая камера с кроватью и столиком. Опять не было писем. Я написал несколько жалоб в прокуратуру на условия содержания, написал заявление на имя начальника СИЗО, что я требую встречи с прокурором.
Избивавшие меня сотрудники несколько раз приходили ко мне и издевательски интересовались, как мне сидится. Никаких свиданий с прокурором мне так и не предоставили.
В декабре меня, наконец, привезли в рязанскую колонию.
Источник фото: соцсети Игоря.
«ГДЕ ТУТ ВАШ БАНДЕРОВЕЦ?»
Что вы можете рассказать об этой рязанской колонии. Были ли там ещё украинцы?
Нет, украинцев не было. Это небольшая колония: на момент, когда я прибыл, там было около 400 осужденных, а когда я освобождался — уже только около 200. Тогда туда особо и не везли, как я понял. Наоборот, оттуда очень многие вербовались на войну, заключали контракты. Примерно раз в месяц приезжали вербовщики, всех собирали в актовом зале и агитировали идти на войну. Брали в итоге практически всех, кто желал, даже с болезнями. Тем более что никакое условно-досрочное освобождение там никому не светило. Людям говорили: «Ваше УДО — это СВО». Но троих заключенных, с которыми я более-менее поддерживал отношения, я отговорил от вербовки.
Письмо Игоря Левченко из колонии в Армению:
«Здравствуйте, мои дорогие друзья из прекрасной Армении!
Спасибо вам за ваши письма свободы! За ваше тепло и небезразличие.
В месте, где я нахожусь, нет деревьев. Я вижу только верхушки крон, выглядывающих вдалеке за неприступным забором. Я часто вглядываюсь в них, пытаюсь уловить, как они шатаются, колышутся на ветру. Они растут за периметром колонии. Периметр конечен, как и имеет конец заключение. Благодаря таким людям, как вы, он как будто бы ближе.
Храни вас Бог, ваш И. Левченко».
02.01.24.
Насколько суровыми были условия вашего содержания?
Естественно, я сразу по прибытии был поставлен на профилактический учет. Это такая дополнительная мера воздействия на тебя, значительно утяжеляющая твою жизнь. Это постоянный обыск твоей тумбочки, твоих вещей, побудки ночью — с фонарем и обязательным фотографированием. Это постоянная обязанность называть любому сотруднику свои фамилию, имя, отчество, статью, по которой осужден, и срок заключения. Это всё не смертельно, но очень неприятно. И я понимаю, что это делается с одной целью: чтобы жизнь малиной не казалась.
Тюрьма — это такое место, где особую ценность приобретают какие-то очень маленькие бытовые вещи, а тебя их то и дело лишают. Например, при очередном обыске изымают какой-нибудь блокнотик, куда ты что-то записываешь. Забирают, потому что им «проверить надо, что там написано». Я ведь на профилактическом учете стою, и все мои записи должны проверяться. Или — изымают маленькую тарелочку, потому что она, мол, не установленного образца, или не того цвета, или не из того материала. И ещё этот профучет предполагает постоянные разговоры, так называемые «профилактические беседы».
Что это за беседы? Кто их проводит?
Эти «беседы» очень неприятные, давящие, долгие. Их проводят оперативные сотрудники ФСИН, которые к тебе прикреплены. У меня трое таких сменилось за два года. Они вызывают тебя и начинают в довольно дебильном формате вещать на тему событий в Украине и на Западе или пытаться доказать тебе, что ты — «фашист», «украинский нацист» и тому подобное. И эти «беседы» были по несколько раз в неделю.
Вообще в российских колониях, кажется, всё направлено на то, чтобы тебя предельно унизить, подавить психику, лишний раз помучать. Даже внешнее оформление строений на это направлено. В этой колонии были какие-то странные цветочные клумбы, психоделические рисунки на стенах бараков, где живут осужденные… Грустные люди в этих черных мрачных робах ходят строем на фоне идиотских рисунков. Это хуже, чем может показаться на словах, потому что когда ты изо дня в день это наблюдаешь, начинает казаться, что едет крыша.
Жизнь в колонии несколько оживил, если так можно сказать, мятеж Пригожина. Поднялся переполох среди персонала, заключенным же, наоборот, сказали затихнуть. Отключили связь с волей по «Зоне-Телеком». Но это продолжалось недолго.
В колонии вам уже разрешалась переписка?
Да, мне очень многие писали из Украины, но как бы в обход, через другие страны, потому что непосредственно из Украины написать, насколько я знаю, было невозможно. Писали и многие украинцы, выехавшие в эмиграцию. Писали люди и из других стран — из Европы, из Соединенных Штатов. Писали и россияне тоже, и очень много. Вообще эта переписка меня не только морально поддерживала, но и помогла привлечь дополнительное внимание к моему содержанию в этой колонии.
При этом они говорили: «Ну что, “Слава Украине“? Или всё-таки “Слава России“?».
Письма вручали без задержек?
По-разному. В одно время отдавали письма нормально. Потом вдруг неделями вообще нет писем. Я же понимаю, что они, скорее всего, приходят — и начинаю писать разные заявления, требовать журналы учета корреспонденции. Тогда меня вызывают на очередную «беседу» и начинают говорить: «Оно тебе надо? Ты себе хуже хочешь сделать этим? Не понимаешь, что ты усугубляешь свою ситуацию? Подумай — ты хочешь выйти отсюда или остаться здесь надолго, но уже на другом режиме?». А потом снова отдавали эти письма.
Время их прочитать, написать ответы у меня было, когда работал в библиотеке. Меня сперва определили на швейное производство в колонии, но я не больно-то там хотел работать. А затем предложили поработать в библиотеке. Примерно полгода я там работал, там же читал книги, писал письма и, конечно же, сочинял песни, на будущее.
А пропускали ли письма на иностранных языках, в том числе, на украинском?
Я точно знаю, что мне приходили письма на других языках, на украинском в том числе, но их не пропускали. Один раз сотрудница, цензор, которая выдавала эти письма, мне прямо в стиле почтальона Печкина сказала: «Там для вас ещё какие-то письма лежат, но я не могу вам их отдать, потому что они написаны не по-русски». Причем, насколько я знаю, правила внутреннего распорядка и нормы уголовно-исполнительного кодекса РФ не запрещают переписку на иностранных языках.
Заключали ли вас в ШИЗО? И, если да, как часто и по какой причине?
Конечно, это было. Поначалу, в первый месяц, меня отправляли в ШИЗО довольно часто, потом пореже. А причины были чисто формальные. Приходят, показывают распечатанную фотографию, под которой написано, что я находился на койке в неположенное время. Ну, собственно, так и было, поскольку в одно время меня так начал раздражать этот режим в колонии, в которой я сижу безо всякой вины, что мне стало всё равно и я отказался соблюдать эти правила. Вот, за это отправляли в ШИЗО, на пять, шесть суток. Ещё отправляли за незаправленную постель, за неподъем в шесть утра… А потом как-то отстали.
А в целом как к вам относился персонал колонии? Вас как-то выделяли среди других заключенных?
Ну, конечно, выделяли — как украинца. Они меня часто называли бандеровцем. Спрашивали, бывало, у других: «Где тут ваш бандеровец?». Но я-то, честно говоря, даже гордился этим прозвищем.
Я не могу, конечно, сказать, что ко мне относились хорошо — этого и не могло быть, — но несколько сотрудников откровенно мне сочувствовали. А остальные просто выполняли свою функцию. Я их воспринимал просто как часть этой системы.
Письмо Игоря Левченко из колонии в Армению:
«Друзья!
Тёплое и ласковое солнце Армении под стать вашим горячим и открытым сердцам. Спасибо вам за ваши вечера, за вашу доброту и небезразличие, за ваши письма.
Я знаю, придёт время, когда я смогу обнять каждого из вас; когда всё страшное и мрачное останется позади.
Я желаю вам, мои друзья, мира и благополучия. Берегите себя и оставайтесь с собой.
С огромным уважением и благодарностью,
Игорь Левченко».
14.07.24
«НЕ МОГУ СКАЗАТЬ, ЧТО НАСЛАЖДАЛСЯ СВОБОДОЙ ТОТ МЕСЯЦ, КОТОРЫЙ Я ПРОВЕЛ В РОССИИ ПОСЛЕ ВЫХОДА ИЗ КОЛОНИИ»
Освобождение, надо полагать, произошло по «звонку»?
Да, мне зачли время в СИЗО, и ровно «от звонка до звонка» я отсидел. У меня конец срока на бирке на одежде был обозначен как 20 декабря. Я ещё шутил, говорил: «Надо же, освобождение мне прямо в день рождения сделали». А потом, где-то за несколько месяцев мне сообщили, что я выйду на свободу 18 декабря. Что-то там пересчитали.
Кто вас встречал на выходе из колонии?
Встречала мама и ещё небольшая группа сочувствующих мне людей, журналисты. Они следили за моей историей, звонили маме, узнавали, когда я выйду. Это была очень теплая встреча.
Освобождали меня тоже несколько странно. Отвели в здание администрации, вновь заставили раздеться — какой-то у них фетиш на раздевание, что ли. Досмотрели, спросили, что за люди, которые собрались у ворот. Я сказал, что понятия не имею. Тогда ФСИН-овцы сказали: «Сейчас ты выйдешь, скажи им, чтобы расходились, иначе мы и тебя вернем, и их заберем». Это уже была, как я понял, такая мрачная шутка. Но они, действительно, стали разгонять встречающих меня людей. Мы отошли подальше, я дал комментарий журналистам, спел песню, и мы с мамой уехали.
Игорь Левченко на ереванской детской железной дороге. Источник фото: соцсети Игоря.
Что вы делали сразу после освобождения?
Скажу только, что с организациями, которые мне помогали, мы разрабатывали план отъезда из России. Это нужно было сделать как можно быстрее и секретнее, потому что, по некоторым признакам, мне могло грозить новое уголовное дело. Ко мне ещё в колонию приезжал некий следователь и сказал, что по фактам каких-то моих прошлых публикаций в соцсетях проводится проверка.
К тому же за два месяца до освобождения администрация колонии направила в суд ходатайство об установлении за мной после выхода на свободу административного надзора. Суд такой надзор установил; мы это решение, конечно, обжаловали в апелляции, но безуспешно.
В общем, и на обретенной, казалось бы, свободе я находился в постоянном стрессе. Я, если можно так сказать, просто «существовал» — только такое определение подходит. Боялся каждого шороха, почти не выходил из съемной квартиры, разве что в ближайший магазин за продуктами, и то замотанным в шарф и с надвинутым капюшоном.
Конечно, я видел все новости, читал всё, что было доступно. По большому счету, в моем видении ситуации в России принципиально ничего не поменялось с февраля 2022 года, только стало еще хуже.
Как вам удалось уехать?
Не буду погружаться в подробности, просто хочу сказать спасибо отдельным гражданам Беларуси, которые, зная мою ситуацию и занимая определенные должности в миграционной службе, помогли мне уехать в Армению. И я хочу, чтобы люди знали — среди белорусов есть очень много людей, которые сочувствовали не только мне, но и вообще сочувствовали и сочувствуют Украине. Добавлю: за те несколько часов, что я провел в Минске, мне удалось пообщаться с несколькими белорусами, и они мне рассказали о тех страшных вещах, которые там происходили во время президентских выборов 2020 года.
Вы прожили в России десять лет, из них более двух с половиной лет были в заключении. Какие впечатления вы вынесли из этого большого отрезка своей жизни о стране, о власти, о людях?
Российская Федерация сегодня — это государство «тюрьмообразного» толка, в котором практикуются наказания за любого рода инакомыслие, в котором распространена система доносов, и это хуже, чем в СССР. Раньше можно было говорить хотя бы на кухне, сейчас же и это делать боятся.
Находясь в тюрьме, я понял: тюрьма российская сегодня — это в каком-то смысле квинтэссенция всего режима. Там я узнал поговорку: «Несказанному слову ты хозяин, а сказанному раб». Это касается сегодня и в целом России. Это очень хорошая аллегория на самом деле.
У вас есть какие-то мысли о том, что будет с Россией в дальнейшем?
Я думаю, что Российская Федерация и вообще Россия как государство в исторической перспективе потеряла право на существование в тех границах, в которых она существует сегодня.
И дело не в политическом режиме — Россия их много перепробовала в своей истории. Монархия, империя, тоталитарная коммунистическая диктатура, подобие парламентской демократии… Но всё это приводило, в конечном счете, к захвату новых территорий, порабощение новых народов, уничтожению целых народов. Это сегодня происходит с моей Украиной, которую Россия пытается просто уничтожить физически.
С другой стороны, она уничтожает в войне и репрессиях и собственный народ, убивает проявление любого свободомыслия в нем.
Словом, я вижу будущее России в её существовании как государства в границах европейской части нынешней Российской Федерации, то есть до Урала. Притом, что это государство будет настоящей федерацией, а не на словах. Остальные же части нынешней России естественным путем отойдут: какие-то присоединятся к другим странам, а какие-то станут независимыми, потому что в них живут народы, которые имеют право на свое собственное государство.
«Я ПО-НАСТОЯЩЕМУ ВЛЮБИЛСЯ В АРМЕНИЮ»
Примерно месяц вы — в Армении. Какой вам показалась эта страна?
Страна чудесная. Правда, первые две недели в Армении я почти не выходил из жилища, которое мне нашли. Так мне рекомендовали сделать люди, которые помогали с отъездом. Дальше мы выяснили, что, видимо, каких-то прямых угроз моей безопасности в Армении нет. И я стал разрешать себе выходы в Ереван, поездки.
Ощущения от жизни в Армении у меня самые теплые. Это очень интересная культура, своя церковь, которая очень напоминает мне мою католическую церковь. Это чудесная природа. Но в первую очередь это замечательные, приветливые люди. Я познакомился со многими армянами, с украинцами, которые организовали здесь центр помощи беженцам от войны «Допомога», активисты которого оказывают гуманитарную, юридическую помощь, пропагандируют украинскую культуру. Эти люди и мне очень помогли, мы стали хорошими друзьями.
Я по-настоящему влюбился в Армению. Чем дольше я здесь нахожусь, тем более безопасной страной она мне кажется. А это, в свою очередь, говорит о том, что Армения, безусловно, демократическое государство, и я очень надеюсь, что она никогда больше не попадет под влияние Москвы, под влияние этой русской империи, растянутой в истории.
Тем не менее Армения не стала последней точкой вашего путешествия?
Да, это не предполагалась изначально. Всё же в России на меня уже есть административное дело из-за нарушения надзора, и наверняка, как я уже говорил, будет и новое уголовное дело. Россия известна своими преследованиями оппонентов за рубежом, причем это касается далеко не только ее граждан, но и, в частности, украинцев. Разумеется, над Россией все смеются, когда она объявляет этих людей в международный розыск, потому что их никто не собирается выдавать, но всё же это проблема, это неприятно. И Армения, к моему глубочайшему сожалению, пока не является той страной, в которой однозначно можно чувствовать себя в безопасности украинцу, преследуемому Москвой.
Куда вы поедете дальше?
О конечной точке пребывания говорить не буду. Скажу только, что ближайший пункт назначения — это одна из стран Европейского союза, а в конечном счете — это Украина.
Я хочу жить в Украине. Я украинец, я родился в Украине, я люблю Украину. Я всем сердцем, всей душой болел и болею за Украину. И я верю в европейское, очень радостное и очень счастливое будущее моей страны.
«МЫ СНОВА СТАЛКИВАЕМСЯ С ТОТАЛИТАРНЫМИ РЕЖИМАМИ, КОТОРЫЕ ЗАПРЕЩАЮТ ЛЮДЯМ ДАЖЕ ДУМАТЬ И ЧУВСТВОВАТЬ»
Чем вы будете заниматься в ближайшем будущем?
Только творчеством. Уже в Ереване я записал песню, которую сочинил в российской тюрьме. Я очень ждал, когда появится возможность реализовать эту задумку. И сейчас главное моё желание — издать эту песню, исполнить её на сцене и просто сказать в конце, во всеуслышание: «Слава Украине!».
Как вы думаете, насколько сильно вас в творчестве будут занимать темы войны, судьбы Украины, вообще переживаемого сейчас человечеством очередного страшного опыта?
Я всегда считал, что человек искусства — космополит в широком смысле слова, то есть человек мира. Но это не исключает политической и национальной принадлежности человека. И эта песня, о которой я говорил выше, она непосредственно связана с моим бэкграундом, с тем, что со мной произошло в России, с моими чувствами к Украине.
У меня есть ещё несколько песен, тоже написанных в заключении, которые я в ближайшее время хочу издать. Они связаны уже с более широкой темой — темой отношения простого человека ко многим страшным событиям, свидетелем, участником или жертвой которых он поневоле является. Это войны, это репрессии, это геноцид, дискриминация… Агрессия, желание завладеть новыми территориями, эти гитлеровские амбиции современных диктаторов — страшные вещи.
Мы уже проходили через это, но теперь снова проходим — в XXI веке, когда перед человеком вроде как открыты все горизонты. Учись, где хочешь, работай, где хочешь, слушай любую музыку… Но мы снова сталкиваемся с тоталитарными режимами, которые запрещают людям даже думать и чувствовать. И я думаю, что ближайшее мое творчество, пусть не самым прямым образом, но будет связано с этими темами.
Собственно, такие ноты звучали в моем творчестве и до войны. В 2020 году я сочинил и издал песню Monster Ball, посвященную миру политиков, которые исповедуют ложь, насилие и другие чудовищные вещи. Там я спрашиваю такого условного политика: «Неужели ты хочешь закончить так, как закончил Муаммар Каддафи? Грядет революция, задумайся об этом».
Возвращаясь к войне России против Украины: как вы думаете, будет ли в ближайшее время заключено перемирие, наступит ли «заморозка» военных действий или война продолжится? Чем она должна закончиться?
Как и любому нормальному человеку, мне больно от того, что происходит, что гибнут люди — мирные жители Украины, которых бомбят и обстреливают каждый день, украинские солдаты, защищающие свою родину. И, конечно, я, как и каждый нормальный человек, хочу, чтобы это побыстрее прекратилось.
Но для меня как для украинца, как для дончанина остается принципиальным вопрос, чтобы мой город, Донецк, входил в полном смысле этого слова в состав Украины де факто, а не только де юре. Для меня это очень важно. Для меня война закончится, когда над Донецком взовьется украинский флаг и я смогу туда приехать.
Вот, это моё горячее желание, которое, конечно, можно и нужно распространить и на Крым, где я много раз бывал в детстве, и на Луганскую, Херсонскую, Запорожскую области, на все украинские территории, которые сейчас оккупированы Россией. Все они должны вернуться в Украину.