Центр Choose to Help начал работать со 2 марта 2022 года. Проект оказывает гуманитарную помощь беженцам из Украины, переехавшим в Тбилиси. Уже после того, как журналист Lava Media взял это интервью, проект объявил, что закроется в ближайшие месяцы. На момент разговора это решение еще не было принято, однако в интервью обсуждаются причины потенциального закрытия.
Я когда готовился к разговору, увидел интервью с одним волонтером, в котором он говорит, что волонтерство помогло ему как-то справиться с подключением к страшной новостной повестке? У вас было что-то подобное? Почему вообще стали этим заниматься?
Это палка о двух концах. Помогает, конечно, справляться, потому что просто времени уже не остается на новости, ведь есть еще обычная работа. Но параллельно включается уже другой достаточно сильный триггер. Ведь здесь ты работаешь с людьми, пострадавшими от войны.
Почему я стала этим заниматься. Мне было очевидно, что я не на стороне РФ, развязавшей войну, и что я ее абсолютно не поддерживаю. Но хотелось как-то деятельно не поддерживать. Первый месяц эмиграции я жила в Турции, и там я просто лезла на стенку, потому что мне хотелось что-то делать. Но тогда, в Турции, я не понимала, чем заняться.
Я приехала сюда, жила у подруги на диване, который был в полтора раза короче меня. Но я увидела объявление другой организации о встрече с будущими волонтерами. Я сказала подруге: «Всё, нам нужно срочно идти на встречу, чтобы мы ходили волонтерами помогать Украине». Она мне напомнила, что я живу на ее диване, что у нас нет еще даже каких-то базовых вещей для жизни. Но действительно: и для меня, и для многих других волонтерство стало возможностью делать что-то вопреки этой войне.
Война создает ощущение беспомощности: это что-то такое, что делают от твоего имени. Кроме того, война — это огромная трагедия, неимоверное количество разрушенных жизней. Но часть из этих жизней имеют шанс продолжиться и восстановиться. Как бы это ужасно ни звучало, те, с кем мы работаем, — это те, кому повезло, потому что они живы. Но также — это люди, которые должны с нуля найти себя в другой стране.
Многие из нас знают, как это непросто. Но мы это знаем с другой стороны: нас не бомбили…
Это не ситуация беженства.
Да, мы не убегали из разгромленного города.
Когда я только начинала волонтерить в Choose to help — сортировала вещи, а после выходила злая, как собака, ненавидела весь мир. И вдруг я поняла, что меня больше всего триггерит. Мы разные вещи разбирали — там были маленькие комбинезоны, очевидно, на крошечных детей. И я как-то на автомате прокручивала мысль о том, что некоторым женщинам мало того, что приходится переживать и без того жесткий опыт эмиграции в условиях войны, так еще приходится делать это в ситуации беременности.
Я хотел как раз спросить про взаимодействие с украинцами. Я в Ереване, например, разговаривал с ребятами из фонда «Этос», который тоже помогает украинцам. В числе прочего мы говорили о различных сложностях, которые могут возникать из-за недоверия и вообще ситуации длящейся войны.
У нас были единичные ситуации, когда у посетителя случался эмоциональный выплеск. Кто-то, помню, говорил, мол, «россияне, да я на вас смотреть не могу». У нас волонтерят и россияне, и украинцы, и ребята из, например, США и Великобритании. Все волонтеры между собой общаются абсолютно нормально. Те люди, которые считают, что все россияне ужасные, они к нам, скорее всего, просто не придут.
Волонтеры у нас разговаривают по-разному. У кого-то украинский родной, кто-то может говорить по-украински, кто-то не может. Посетители говорят на русском абсолютно спокойно. Кому-то может быть принципиально говорить на украинском, но волонтеры им отвечают на русском. Всё равно все прекрасно друг друга понимают, потому что главное — хотеть друг друга понять.
Мне первое время было самой очень тяжело. Я пока еще жила в Турции, с ужасом думала о моменте, когда встречу вообще украинца где-нибудь в жизни: что я буду делать, что я ему скажу? Впервые я встретила девушку из Украины здесь, в какой-то кафешке. Пока мы обсуждали заказ, она со мной разговорилась, спросила, откуда я. И оказалось, что она из Киева. Я поняла, что это вот тот самый момент. Сказала, что мне очень жаль, спросила, можно ли ее обнять. Она разрешила, сказав, что это лучшее, что сейчас могут люди делать друг для друга.
И каждый раз, когда я общаюсь с украинцами, я думаю о том, насколько у нас культуры переплетены. Всю мою жизнь абсолютно самобытная украинская культура как-то вплеталась в российскую. Тем ужаснее эта война. Одно время у нас волонтерила девушка из США. И она спросила у меня и другой волонтерки из Украины о том, как мы отмечаем Новый год. И мы начали просто наперебой, взахлеб, рассказывать о своих традициях. Было удивительно, что мы из разных стран, из разных поколений, но с очень похожим опытом.
Фото: соцсети проекта.
Война уже идет, страшно сказать, четвертый год. А большие события (вроде перемены обстановки на фронте) как-либо влияли на происходящее в проекте?
В первый месяц моего волонтерства мы упаковывали зимние вещи, чтобы их на склад отправить. И я помню, что мы между собой говорили, что, может, они уже и не понадобятся, потому что война закончится. Это было весной 22 года. И потом они понадобились, и потом они еще раз понадобились.
Мы сейчас даже как будто бы перестали об этом говорить и загадывать. Нас даже одно время часто спрашивали, что мы будем делать, когда закончится война. И мы очень терялись, потому что привыкли жить в этой реальности. Всё наше внимание направлено на помощь, поэтому можем даже не замечать тех или иных перемен в войне.
У нас есть, например, принципиальная вещь: мы решили, что не будем в соцсетях постить новости о том, что, например, случилась очередная массированная ракетная атака, потому что мы не медиа. И потому что мы не знаем, в каком состоянии нас читают посетители центра. Абсолютно не хочется их ретравматизировать этим.
Как бы это ужасно ни звучало, те, с кем мы работаем, — это те, кому повезло, потому что они живы. Но также — это люди, которые должны с нуля найти себя в другой стране.
Наверное, в начале войны был большой поток беженцев. Это изменилось?
Сначала очень много, да. И в первое время мы видели корреляцию: как только случается какой-то массированный удар, к нам выстраивается очередь. Вот еще одна причина, почему мы могли не читать новости: о серьезных ударах по Украине мы узнавали по посещаемости. Обычно где-то через две недели после таких событий мы отмечали резкий скачок посещаемости.
Сейчас мы регистрируем не так много новых посетителей. В последние месяцы мы регистрировали около десяти новых семей.
А раньше?
В пиковые месяцы могло быть до восьмидесяти.
Но дело в том, что не особо убывают те, кто был до этого. Потому что если бы мы были в какой-то сильно благополучной европейской стране, где люди получают пособия и возможность выучить язык бесплатно — это было бы одно дело. Но здесь всё немножко сложнее. Кроме того, сложно в целом найти работу, тем более без языка. Плюс есть еще особенности той части украинского общества, которая оказывается здесь. Это не молодые ребята с возможностью удаленной работы и знанием языков. Это в основном пенсионеры, мамы с детьми.
Но при этом же они могут, наверное, в принципе поехать в Европу. Почему они остаются здесь, на ваш взгляд?
Это тоже довольно тяжело. Потому что чтобы поехать в Европу, надо знать хоть какой-нибудь язык, хотя бы минимально знать английский. Плюс нужно иметь внутренний, эмоциональный ресурс. Сюда многие ехали, потому что выезжали с оккупированных территорий, в том числе и через Россию Некоторые люди рассчитывали, наверное, пожить на сбережения, а потом вернуться. И на самом деле подавляющее большинство хочет вернуться. Очень многие хотят пересидеть и вернуться, поэтому тоже находятся где-то, где поближе.
Есть люди, которые на какое-то время возвращаются в Украину, но потом снова уезжают из-за усилившихся бомбардировок. Какое-то время назад одна наша волонтерка ездила в Украину, спала в коридоре из-за бомбежек.
А политическая ситуация в Грузии как-то влияет на работу организации? Например, закон об иностранных агентах.
Он определенно делает более уязвимой любую организацию. Мы и так здесь в довольно уязвимом положении, потому что юридически мы, можно сказать, в положении туристов. Я не знаю, можно ли теперь представить еще более уязвимое положение для организации, которая работает на частные пожертвования и основана не гражданами страны.
Но закон же, насколько я понимаю, скорее, нацелен на регуляцию грантов?
Наверняка он задумывался именно так, как говорите вы, но прописан он так, что это касается пожертвований.
А в чем конкретно его влияние? Он запрещает донаты?
Нет, он ничего не запрещает, по сути. Но иноагентом может стать любая организация, которой донатят не только граждане страны. Как это можно отследить, когда речь идет о частных пожертвований, не знает никто. Непонятно, как, например, можно запретить не гражданам Грузии присылать деньги. Мы даже не располагаем информацией о личностях жертвователей.
Фото: соцсети проекта.
Вообще я слышал, что вы собираетесь закрываться. Так ли это?
Мы рассматриваем этот вариант, но окончательного решения пока что нет. Это обусловлено рядом факторов. Во-первых, закон, который вы уже упомянули. Но самое главное — постоянное снижение пожертвований. Оно продолжается планомерно уже, наверное, с 2023 года.
Кроме того, иссякает человеческий ресурс. Волонтерский ресурс еще чуть-чуть пополняется, но тоже уже довольно слабо, потому что люди разъехались или немножко уже переключились на то, чтобы пожить свою жизнь, меньше думать о войне. Но совсем не пополняется состав координаторов. Люди, которые координировали те или иные направления два с половиной года назад, они, скорее всего, и сейчас их координируют. И многие уже вообще…
А вы сами как с выгоранием справляетесь?
Никак. Несколько раз уже сильно выгорела. Я, как и многие коллеги-волонтеры, лечу депрессию. Сейчас я стараюсь минимизировать любую деятельность. Останавливать свои порывы в духе «а давайте сейчас сделаем такое мероприятие, будет очень классно».
Остальные волонтеры начали тоже сильно трезвее подходить к проектам. Придумали проект — быстренько оценили, сможет ли один человек его сделать. Если не сможет и дополнительных людей не находится, значит, к сожалению, нам придется отказаться от проекта, каким бы потенциально классным он ни был. Сейчас приходится часто принимать такие решения.
Но самое главное — постоянное снижение пожертвований. Оно продолжается планомерно уже, наверное, с 2023 года.
С чем вы связываете уменьшение количества донатов? Тоже с усталостью от войны, с тем, что война становится всё более нормализированной?
Наверное, это в том числе. Может быть, еще дело в том, что люди переезжают в другие страны, туда, где в целом эта война ощущается как нечто далекое. Я с таким столкнулась в Турции, оказавшись в окружении турок и других иностранцев, которым было сложно объяснить, почему мне так тяжело из-за войны. Пока ты в Грузии, всё же сложно забыть о войне — тут всё в украинских флагах.
Но есть еще поглубже причина. Многие эмигранты сейчас находятся не в самом лучшем положении. Есть люди, которые не очень хорошо устроились. Некоторые, может быть, первое время жили на сбережения, а сейчас у них случилось снижение доходов.
Ну и да, нарастающая усталость от войны. Мы заметили динамику: сначала можно было просто написать в соцсетях: «Ребята, у нас всё закончилось». И к нам мгновенно прибегали люди, приносили всё, что нужно. Потом это перестало так просто работать, надо было еще как-то специально потанцевать с бубном: привлекающие посты, интересная лекция как повод собрать деньги. Сейчас ощущение, что уже даже и такие способы привлечения внимания не работают.
В своем прощальном посте участники проекта признаются, что они мечтали о том, что однажды смогут закрыться, поскольку помощь, которую оказывает организация, больше не понадобится. «К сожалению, мы не закрываемся в таких условиях. Помощь нужна, но у нас закончились все возможные ресурсы: денежные, физические, человеческие», — признаются в Choose to Help. Сейчас проект перестал принимать пожертвования, однако окончательно организация закроется в ближайшие несколько месяцев, так что Choose to Help всё еще нуждается в волонтерах для решения текущих задач.